Неведомый

Рунд не было места в этой половине мира.

Гомон людей и звуки сражения отдалились, уступив место тихим шагам давних мертвецов. Они обступили ее – молчаливые призраки, коронованные тени, простолюдины. Все, кого она видела, все, кого желала бы увидеть. Рунд даже отыскала среди них мать, которой никогда не знала, – она, простоволосая и босая, держалась за разрезанное горло, и кровь текла и текла по ее грязно-белой сорочке.

«Мама».

Тьма, сотканная из вороньих крыльев, затопила ее сознание, и Рунд тонула в шелесте перьев, вслушивалась в громкое радостное карканье. Они были счастливы видеть ее. Они скучали.

Внезапно, разрывая убаюкивающий птичий клекот, зазвучала песня Нандо – старая ведьма пела ее для Рунд в пещере, и не было на свете песни прекраснее. Старые слова давно забытого языка ухватились за Рунд, потянули вперед, прочь из края теней.

«Еще не время», – говорил ей тот, чей голос, выводя ноту за нотой, избавлял ее от боли.

Рунд снова открыла глаз. Клубился дым, пряча тонкие облака. Тени мертвецов по-прежнему были рядом – пришли вслед за ней из Изнанки, из края мертвых, и теперь стояли полукругом, наблюдая за ее смертью. Лица дрожали, как будто собирались вот-вот исчезнуть.

Все, кроме одного.

Эта тень казалась выше и плотнее остальных. Округлые совиные глаза, не мигая, глядели на нее, и ветер играючи трепал длинные черные пряди. Рунд пошевелила рукой и указала себе на грудь, а потом ткнула в его сторону. Он не двигался, точно врос в землю. Понял или нет? Наконец наклонился – пахнуло сырой землей и требухой. Зелень в его глазах лихорадочно блестела. Боль – острая, резкая – пронзила грудину, и Рунд закричала.

А потом улыбнулась: впервые за долгое время она ощутила облегчение, словно невидимые руки сняли с нее непомерную ношу. Рунд думала, что в этом мире все устроено сложно, и сойти с пути, намеченного богами, нелегко.

Но она была глупа, и песня Нандо, звучавшая в воздухе, твердила ей об этом.

Чтобы стать свободной, нужно родиться заново. Чтобы родиться заново, нужно умереть.

Узкие губы то смыкались, то размыкались, и Рунд прикрыла глаз, вслушиваясь в удивительную мелодию.

Завет звучал тихо и нежно, словно колыбельная.