Невенчанная жена Владимира Святого

Емко тихонько толкнул дверь Перенегиной каморки, та подалась, открылась без скрипа. Дружинник усмехнулся: смазала, что ли? Сама ключница стояла, глядя на ночного гостя широко раскрытыми глазами. В каморке было почти темно, потому Емко особо чиниться не стал, быстро прикрыл за собой дверь, опустив на всякий случай небольшой засов, и шагнул к хозяйке каморки. Та чуть отступила назад, слишком ретивым показался недавно такой желанный гость. Но Емка уже не остановить, облапил Перенегу, прижал к себе. Та вырвалась, обиженно прошептав:

– Ишь какой ты быстрый!

Емко чуть отстранился, недоуменно глядя в темноте в лицо Перенеги:

– Ты чего это? Сама же позвала…

– Я звала?! – возмутилась женщина.

– Ну… пустила же…

Перенега сбросила со своего тела его руки:

– Как пустила, так могу и выгнать!

Тот понял, что не шутит, примирительно зашептал:

– Ну чего ты, чего? Я ж к тебе с добром, по-хорошему…

Но подействовали больше не слова, а те же бесстыжие горячие руки, которые уже забрались под рубаху, одна прижимала к себе, а другая нащупала и крепко сжала крупную грудь. Не в силах противиться, Перенега сдалась, позволила стащить с себя рубаху, повалить на лавку, на которой спала. Емко кряхтел от удовольствия и выказывал:

– Эх, хорошо! Ну хорошо же! А ты не хотела…

Он оказался неуемным, норовил заглянуть в каморку при любой возможности. А то и подловить где в другом месте. Перенега не противилась, потому как сама получала удовольствие от его наглых рук, сильного тела и постоянного желания.

Но так долго продолжаться не могло, ключница быстро понесла. Когда она сообщила об этом сожителю, тот ахнул:

– Да ты что?! Куда ты с дитем-то?

Шло время, от князя не было известий, Рогнеда все больше и больше мрачнела, а у Перенеги стал округляться живот. Нося под сердцем ребенка, ключница и радовалась, и печалилась. Будущему дитяти радовалась, но Емко все чаще тискал по углам уже других, холопки охотно уступали видному парню.

Неизвестно, чем бы все закончилось, если б однажды княгиня вдруг не позвала обоих, и ключницу, и ее сожителя, к себе. Строго глядя на Емка, кивнула на уже заметный живот Перенеги:

– Твой будет?

Дружинник не посмел отказаться.

– Мой…

Рогнеда протянула, но не ему, а Перенеге кошель, туго набитый кунами и резами:

– Держи, тебе с дитем на житье. Деньги всегда пригодятся. Возьмешь еще со двора лошадь получше с телегой и всякого скарба, что нужен для обустройства. Из моих закромов возьмешь скоры, рухляди разной, не жалей, точно меня куда собираешь. Поняла?

Перенега кивала, не очень понимая, почему вдруг княгиня так расщедрилась, никогда ничем не разбрасывалась, а тут вдруг…

А Рогнеда продолжала:

– Поедешь в Полоцк, там у тебя родовичи остались, я помню. От меня поклон Полоцку передашь, только языком не болтай, прошу тебя

И ничего не сказала о Емке. Тот топтался на месте, не зная, как самому спросить о своей судьбе. Княгиня поняла, усмехнулась:

– А его… как знаешь. Я бы не стала с собой брать, больно девкам подолы задирать любит, наплачешься…

Ключница, теперь уже бывшая, совета хозяйки послушалась, уехала на следующий день одна, повез ее, правда, один из конюхов. Повез, да так и остался где-то с Перенегой. Рогнеда не противилась. А Емко тоже убрался из Изяславля, помотался по свету недолго, сгинул из-за своей неуемной тяги к женским прелестям, прибили, поймав однажды на сеновале с чужой женкой.

После отъезда Перенеги Рогнеда осталась совсем одна. То есть вокруг было достаточно холопов, всяких приживалок, готовых услужить, но с прошлой жизнью ее связывал только сын. Но Изяслав мал, о чем с ним говорить? Постепенно в душе Рогнеды росла обида на все и всех. На Владимира, лишившего ее сначала родителей, потом чести, потом права быть старшей княгиней, младших сыновей… на его жен и наложниц, похитивших с ее ложа любимого мужчину, даже на сыновей, которые живут с отцом отдельно, небось не вспоминая о матери… Вот эта обида – на мальчиков – была самой странной. Не их вина, что мать далеко, но против воли и разума Рогнеда все же обижалась. Они с отцом, а не с ней, его любят, о ней забыли…

По крыльцу терема затопали ножки, эту поступь княгиня узнала бы из тысячи других – к матери торопился ее дорогой сынок Изяслав. Рогнеда заранее улыбнулась, ребенок очень любопытен, если так торопится, либо узнал что-то новое и спешит поделиться секретом, либо спросить. Княжич здесь – ее единственная отрада, ее забота и гордость. Рогнеда старается не думать об оставшихся в Киеве сыновьях. Дочь умерла, не прожив и года, а Ярослав и Всеволод на попечении Блуда. Кормилец тот хороший, за Ярославом смотрел лучше любой няньки, да только было это при матери. А как сейчас?

Дверь ложницы распахнулась, так и есть, на пороге стоял Изяслав с раздувающимися от бега ноздрями. Рогнеда снова улыбнулась, ребенок здоров, его щеки всегда покрывает румянец, ножки крепко попирают землю, а глаза блестят.

– Мама…