Never (СИ)

Сутки? Прошли только сутки? Да быть того не может. Твердые браслеты натирают запястья, кое где кожа слазит длинными лоскутами, но почти сразу затягивается. Регенерация – полезная штука, и только подсохшая кровь царапает кожу, она противно зудит и щекочет.

- Где моя рубашка, Стайлз?

Ни хрена не логично, но хоть что-то. Первый нормальный вопрос после осточертевших: “Стилински, свали”... Снова и снова, как заклинание или мантра.

- Ты разорвал ее о кусты и всю уляпал кровью и грязью. Пришлось выкинуть. Не переживай, я проберусь потом в твой дом и принесу другую, чтобы родители не удивились...

Стайлз тараторит, как заведенный, все еще повиснув на это несчастной двери, облизывает губы все время и теребит воротник. То и дело трет ладонью лицо, будто пытается стереть эти уродливые родинки, усыпающие щеки, как кляксы. Может быть, это признак какой-нибудь мерзкой болезни?

- Тебя не заебало быть таким заботливым все время? Нахер тебе это вообще?

Стилински вдруг шумно глотает и опускает глаза, рассматривает собственные пальцы, будто надеяться разглядеть там... что? Бородавку? Лишний сустав обнаружить?

- Ты успокоился? Чудить не будешь, если отпущу?

Ныряет в фургон, пригибая голову, и сразу наполняет воздух запахом чернил, колы и плавленого сыра.

- Я и не дергался, – пожимает плечами, а перед глазами мелькают картины – полная луна, словно раздутый, кровью накачанный шар, черные деревья, хлещущие ветками по лицу и воздух, обжигающий легкие.

Стайлз изгибает одну бровь и прикусывает губу. Он пахнет огорчением, чувствует волк, поскуливающий где-то глубоко внутри, под ребрами. Он чем-то очень и очень расстроен, и Джексон Уиттмор тут не при чем. Есть еще другой запах – ... сочувствие? горечь, кусочек волнения почему-то...

- Забудь, а?

Протягивает скованные руки, а в глазах цвета расплавленного серебра – почти что мольба: “Не говори, не вспоминай, прошу тебя, Стайлз, не надо...”

Стилински протягивает руку с зажатым в ладони маленьким блестящим ключом, проводит пальцем по запястью оборотня. Упирается взглядом в лицо друга.

- Есть хочешь?

- Дохлую крысу сожрал бы, – и почти не преувеличивает на самом деле.

Щелкает замок, и Джексон растирает запястья, с отвращением отшвыривает браслеты куда-то под лавку.

- Погнали, тут недалеко. Надень вот пока что... – и швыряет в Уиттмора толстовкой. Она красная и с капюшоном, а еще пахнет... пахнет Стилински – лес и машинное масло, немного полыни, арбузная жвачка и ... горьковатый парфюм.

Медлит всего секунду и натягивает через голову.

- Спасибо, Стайлз.

- Ерунда... – широкая улыбка и быстрый хлопок по плечу, и запах тоски, что окутывает пацана плотным коконом, усиливается, густеет... Да что с ним такое?

Чуть больше суток назад:

- Джексон, постой! Джексон, мать твою, идиот, стой... Он уехал, Джексон...

И волчий вой эхом прокатывается по лесу, отскакивает от скал, путается в сплетении деревьев. Вой, что острым ножом вспарывает кожу каждого, кто его слышит, вскрывает вены и рубит внутренности в кровавый фарш. А еще стягивает шею удавкой, так, что лопается тонкая кожа, а вдохнуть практически невозможно.

- Он уехал, ты понимаешь, Стилински? Просто уехал после всего... Мне лишь бы догнать его, поговорить, он же неправильно понял, я не хотел рвать ничего... Нахер ему эта Франция, Стайлз?!!!

Он катался по полу фургона, как раненый зверь, и то вспарывал металлические стены кривыми желтыми когтями, то пытался ими же вцепиться в собственное горло.

Скотт и Стайлз с помощью Итана скрутили дурака, как могли. Стилински откопал в бардачке наручники. МакКол вырубил с третьей попытки.

- Он будет в порядке?

- Очухается, надеюсь...

И призрачное сомнение, растекающееся по воздуху. Никто в этом мире не значил для Джексона столько, сколько Айзек Лейхи.

— Бургер и колу? Или предпочитаешь пиццу?

- Все равно, – Джексон натягивает на голову капюшон и ежится зябко. Черт, Стайлзу тошно и горько при одном только взгляде на блондина, хотя в груди и без того липко, больно и пусто... И... Он же дел натворит, Джексон, если не уследить...

Несколько минут жуют в гробовом молчанье. Закусочная пуста, и лишь позвякиванье посуды из кухни, да сонное бормотанье телевизора в углу разбавляют эту засасывающую тишину.

- Может, по пиву?

- Давай.

На самом деле, Стилински до одури боится, что Джексон нахерачит туда аконита и упьется в хламину, но... он и так уделан почти что в говно. Обошелся без алкоголя и наркотиков даже...

После четвертого или пятого стакана Стайлз вспоминает, что он-то все еще человек. Кажется, поздно, потому что язык заплетается, перед глазами плывет, а пустота под ребрами ширится, еще немного, и он рухнет туда целиком, как в бездонную яму.

- Что с тобой, Стайлз?

Он губы искусал почти что до крови, а лицо такое – как будто с него стерли все краски.

- Дерек... он тоже уехал, – и голос, он дрожит, а в глубине глаз разрастается паника, как огромный снежный ком, несущийся с горы, что вот-вот накроет смертельно-ледяным покрывалом.

Джексон протягивает руку, сжимает его ледяные пальцы. А потом неожиданно для себя наклоняется, касается губами ладони.