Неверия

Вечером Жека зашёл на другую половину дома, чтоб познакомиться с девчатами. Одна из них, которая показалось на вид постарше своих подруг и посмелее, сказала ему:

– А мы, Женя, вас уже знаем.

– Откуда? – слегка удивился он.

– А мы недавно из Качкара в Найбу одним автобусом ехали.

– Что-то припоминаю, – ответил Жека, улыбаясь, и стал внимательно разглядывать девчат, а это, похоже, были те самые весёлые и шумные попутчицы, которые ехали с ним, когда он возвращался в Найбу из дома.

– А ты, Женька, на девчат особо-то не заглядывайся, – предупредила его баба Тая не то в шутку, не то всерьёз. – У них у всех свои парни уже имеются… Вот так!

Жека отмолчался на слова бабы Таи, а девчата пригласили его пить чай, и он пристроился за столом, в уголке.

Баба Тая возилась у печи, приговаривая:

– Печка… она, как человек – с душой или без неё… Одна, может, и неказиста на вид, зато греет, кормит и даже поёт, а другая вроде красна собой, так от неё один дым только да копоть валит, хоть деньгами топи!

18

Ядрёные морозы сдали, а вслед за ними закончились актированные дни и многие из бригады, прекратив пьянство, протрезвели, вернулись к нормальной жизни – и бетонирование фундаментов на объекте в Найбе продолжилось.

Зимние, тягучие вечера Жека проводил теперь в компании с девчатами-медичками. Вначале они подолгу разговаривали обо всём, что интересно молодым людям, иногда играли в подкидного дурака и девчата всей женской компанией безуспешно пытались обыграть Жеку.

Когда надоели разговоры и карты, то начали прогуливаться по тихой, ночной Найбе или катались до полуночи на больших санях с пригорка, где стоял их дом, и неслись в них до перекрестка по пустынной дороге, серебристой от лунного света.

– Жека, а почему ты на танцы не ходишь? – задавала ему вопрос одна из девчат.

– А подруга из местных у тебя есть? – допытывалась другая. – В больнице медсестра, из поселковых, за одного вашего условника уже успела замуж выйти.

Жека отнекивался, отшучивался, но девушки оказались наблюдательными и примечали, что их молодой сосед выглядит порою грустным по непонятным причинам, однако будущие фельдшера и медсестры оказались деликатными и не досаждали его расспросами.

Писем он уже не писал да, по сути, и писать было некому и некуда – о дальнейшей судьбе Андрея Истомина он ничего больше не знал, а с другим приятелем, который тоже служил в ГДР, переписка прервалась. Жека изредка звонил родным по междугороднему телефону, перестав им писать вовсе, но они на него не обижались, довольствуясь этим.

После череды однообразных дней, у Жеки возникала потребность отключиться от всего, хотя бы на время. И тогда он проводил вечер в одиночестве: что-то читал в своей комнате, а чаще просто лежал на кровати, курил и слушал транзисторный приёмник, который ему подарил отец.

Телевидение до Найбы ещё не дошло, поэтому радио здесь значило многое. Жека установил комнатную антенну из набора, купленного в магазине, и слышимость у приёмника с этой антенной оказалась отличной. Иногда, поймав в эфире приятную на слух музыку, он грустил, слушая её, словно чувствовал, пока ещё неосознанно, как что-то ускользает, проходит мимо него стороной в его нынешней жизни.

В памяти перед ним всплывали лица родных и близких людей: внимательный и умный взгляд Веры Капитоновой, строгое и волевое лицо Андрея Истомина… У него возникали неясные надежды, они согревали Жеку, и он улыбался от таких мыслей, веря, что в недалёком будущем его непременно ожидают важные события, самые главные свершения и радости… И грусть незаметно, как уплывающая из эфира мелодия, покидала его молодую душу.

По радио, на коротких волнах, вещали зарубежные, так называемые враждебные голоса, которые периодически глушились, однако что-то из-за бугра всё-таки пробивалось. Голоса всё ещё обсуждали последние события в Чехословакии, ввод туда советских войск, притеснения инакомыслящих в странах соцлагеря, а также другие темы, которые Жеку особо не интересовали, да и не всё, что эти голоса проповедовали, становилось сразу же ему понятным.

В школе, на уроках истории и обществоведения, он своими вопросами ставил изредка в тупик учительницу, которая была не только их классным руководителем, но ещё являлась секретарем парткома школы и даже с ней конфликтовал по классным делам. Жека и не подозревал, что его неудобные вопросы «Зачем?» и «Почему?», которые часто повисали в воздухе или получали малоубедительные ответы, формировали в нём того самого гражданина новой, уже его собственной страны Неверия…

Однако сейчас Евгения Зотова, зэка, отбывающего наказание на стройках народного хозяйства, политика и общественная жизнь не волновали. И не далёкие, забугорные радиоголоса, а только незатейливая реальность, которая окружала молодого Зотова и задевала его, иногда обжигая, могла ещё как-то будоражить сознание и ставить перед ним какие-то вопросы.