Nevermore

— Это Джошуа Хатчинс, — скорбно ответствовал мистер Пил. — Он много лет был верным хранителем моего музея. — Голос его зазвенел печалью и гневом. — Почему с беднягой обошлись так жестоко, ума не приложу, — насколько мне известно, у него не было ни единого врага.

— Когда вы его видели в последний раз? — спросил я.

— Сегодня около полудня. Я заходил в музей в поисках одного экспоната — шляпы-треуголки, принадлежавшей некогда великому Франклину,[72] я обещал одолжить ее губернатору, который пожелал выставить ее на временной экспозиции в своем особняке. Поскольку шляпа не обнаружилась сразу, а от более тщательных поисков меня вынуждала воздержаться условленная встреча за ланчем, я просил мистера Хатчинса при первой же возможности найти шляпу среди различных предметов, хранящихся здесь, в подвале.

— Значит, этот чудовищный акт совершился сегодня же днем, — подытожил я, ни к кому в особенности не обращаясь.

Ответил мне капитан Расселл:

— Совершенно верно, — сказал он, снова присматриваясь ко мне. И после краткой паузы, как бы не желая затрагивать неотложный, но до крайности неприятный вопрос, произнес: — Извините, мистер По, но я вынужден осведомиться о вашем местопребывании в последние часы.

Полковник Крокетт предупреждал меня насчет подозрений капитана относительно моего участия в преступлении, а потому едва ли меня мог удивить этот вопрос. Однако прежде чем я успел ответить, покоритель Дикого Запада шагнул вперед, встал рядом со мной и, глядя на капитана в упор, заявил:

— Он все время и на шаг от меня не отходил. Я же сказал вам: не ту дичь подняли. Да в старине По злобы меньше, чем в осе с вырванным жалом!

Явно успокоенный свидетельством полковника, капитан Расселл смущенно глянул на меня и обратился ко мне следующим образом:

— Прошу прощения, мистер По! Действительно, как и сказал полковник Крокетт, я начал рассматривать вас как возможного подозреваемого. Теперь я вижу, что был не прав.

Извинения, произнесенные тоном искреннего раскаяния, требовали столь же благосклонного ответа. С поклоном я сказал:

— Капитан Расселл, вы не должны излишне сурово упрекать себя. Всем нам, даже тем, кто сверх обычного наделен даром рассуждения, случается порой допустить ошибочный вывод. Да и сам я, — прибавил я с тяжким вздохом, — и сам я, очевидно, провинился подобным же образом.

— Как же это? — спросил Расселл, высоко приподымая брови.

— По причинам, которые было бы слишком долго излагать в данный момент, я предполагал, что все жертвы этих бесчеловечных преступлений имеют какое-то отношение к царству Театра. Однако подобная связь уничтожается с появлением последней жертвы, поскольку мистер Хатчинс никак не связан с театром, а был служителем музея.

— Но бедный Хатчинс не был чужд драматическому искусству! — воскликнул мистер Пил.

— Как! — вскрикнул я в свой черед, в изумлении оборачиваясь к нему.

— Много лет тому назад, — продолжал мистер Пил, — задолго до того, как он перешел на службу ко мне, он выступал на сцене под именем Тарэгуд Дж. Кембл.

При одном звуке этого необычного имени я сразу же припомнил, что натыкался на него нынче же утром, пролистывая старые рецензии Александра Монтагю, в которых нередко воздавалась хвала этому второстепенному, однако многими любимому актеру, выступавшему в таких вспомогательных ролях, как то: Основа Шекспира, Амбициозо Уэбстера и сэр Политик Вуд-Би у Джонсона.[73]

— Чтоб меня сварили заместо морского конька, а ведь По снова в яблочко попал! — воскликнул Крокетт, одобрительно хлопая меня по плечу. Колени меня подогнулись — не столько от силы, сколько от неожиданности этого шлепка, не говоря уж о неровности пола в подвале. К счастью, я быстро восстановил равновесие и обернулся лицом к капитану Расселлу. Судя по темному румянцу, разлившемуся по лицу полицейского начальника, тот не разделял одобрительное мнение полковника о моих достижениях.

— Мистер По, — заговорил он, нахмурившись, — мне крайне прискорбно слышать, что вопреки своему обещанию вы снова скрыли от меня важную информацию. Вы ничего не говорили мне о связи жертв с театром.

— В свое оправдание могу сказать только, — возразил я, — что мои предположения носили столь неопределенный характер, что разумнее казалось отложить их до той поры, пока я не сумею прийти к убедительному выводу.

— И вам это удалось наконец? — настаивал Расселл.

— На данный момент — нет, — признал я с печальным вздохом.

— Ясно. — Расселл погладил пышные усы, все так же подозрительно присматриваясь ко мне. — И все же вы считаете, что эти мерзостные преступления так или иначе связаны с театром?

— Именно так, — подтвердил я.

— В таком случае, — продолжал Расселл, — мне и моим подчиненным следует побеседовать со всеми лицами — актерами, режиссерами и так далее, — состоящими в различных драматических труппах, которые дают представления в Балтиморе.