Nevermore

Взятый в отдельности, каждый элемент свидетельствовал о достаточном уровне вкуса и ремесла. К примеру, прекрасное впечатление на меня произвела вязь по дереву, покрывавшая архитрав над главным подъездом и созданная по образцу прославленной мозаики с гробницы Итимадуд-Даула в Агре, Индия. Но невероятный избыток и разнообразие бесчисленных элементов декора указывали на пристрастие, противоположное хорошему чувству, а именно на вульгарную склонность к показухе. Лишь человек, абсолютно лишенный эстетического чувства, мог бы принять эту павлинью роскошь за истинную элегантность или величие — так думал я, рассматривая пышный особняк, и мое суждение почти сразу же подтвердилось: мой спутник подошел ко мне, задрал голову, озирая экстравагантный фасад, и заявил:

— Разрази меня, если у этой дамочки Никодемус не самый потрясный домишко, какой я видел в жизни. По сравнению с ним усадьба старого Ашера — что южный конец коняки, которая скачет на север.

Подавив желание ответить на эту мысль достойным ее сардоническим комментарием, я поднялся по ступенькам и постучал чугунным молотком. Мгновение — и парадную дверь распахнул согбенный седовласый слуга, который окинул пас неторопливым оценивающим взглядом и любезно осведомился о причине нашего визита.

— Мы должны побеседовать с миссис Генриеттой Никодемус по делу неотложной важности, — отвечал я. — Мое имя мистер Эдгар По, а это, — жестом указал я на своего спутника, — полковник Крокетт из Теннесси.

Достаточно было этого имени, чтобы вызвать весьма своеобразную реакцию у престарелого слуги. Глаза его чуть не вылезли из орбит, рот широко раскрылся.

— Полковник Крокетт? То бишь — Дэви Крокетт?

— Чистый и беспримесный! — заявил покоритель границ, скрестив руки на мощной грудной клетке.

— Не! — воскликнул недоверчивый служитель. — Быть того не может.

— Он самый и есть, — подтвердил Крокетт. — Гибкий, что ветка гикори, неумолимый, как нож мясника, быстрый, как торнадо в Техасе.

— Пес задери мою кошку! — захихикал в лад ему старик. — Подождите снаружи, джентльмены, я ща позову мисс Генриетту. Да она треснет от удивления, когда услышит такое. — И он, покачнувшись на пятках, ринулся прочь с проворством, совершенно аномальным для человека, чья седая борода, сморщенное чело и усохшее тело явственно обличали в нем дряхлого старца.

Когда престарелый, хотя на удивление бодрый привратник скрылся внутри просторного особняка Никодемусов, я обернулся к своему спутнику и заметил сухо:

— Ваше имя, полковник Крокетт, — настоящее «сезам, откройся».

— Чего откройся? — озадаченно переспросил он.

Я принялся изъяснять ему основное и производные значения этой фразы, сопровождая комментарий кратким изложением сказки «Али-Баба и сорок разбойников», включенной в знаменитое собрание «Тысячи и одной ночи» — массивный, богато иллюстрированный том в переводе прославленного ориенталиста Антуана Галлана,[44] который был одной из главных услад моего детства. Но я успел сообщить моему слушателю самое поверхностное представление об этой книге, прежде чем достойный служитель, по-прежнему перемещавшийся с несвойственным столь почтенному возрасту проворством, вновь предстал на пороге и поманил нас за собой.

Проходя через множество хитро переплетенных коридоров, мимо просторных помещений, составлявших первый этаж дома, я не мог не отметить неслыханную эксцентричность его декора, столь же неистово, чтобы не сказать фантастически эклектичного,

как и фасад здания. Выбор и распределение орнамента, отделки и украшений явно преследовали одну-единственную цель: поразить и ослепить взор. Ни малейшей заботы о гармонии, о единстве происхождения или стиля. Глаза разбегались, блуждая от одного объекта к другому, не задерживаясь ни на одном — ни на огромных резных идолах нецивилизованных обитателей Микронезии — ни на мумиях кошек из Древнего Египта, выставленных в богато украшенных саркофагах, — ни на изысканных резных трубках для опия из языческого Китая.

Разнообразие и чужеродность этих многочисленных артефактов, заполнявших дом, близко напоминало собрание редких и экзотических курьезов в прославленном Музее Балтимора.

Наконец, нас обоих провели в огромный зал, набитый, как и все другие помещения дома, причудливым и несогласованным набором безделушек, как-то: бивни моржа, украшенные тончайшей резьбой, — скорлупы африканского кокосового ореха, превращенные в гротескные маски, — детеныши аллигаторов, то есть их чучела, расставленные в игривых позах, — и многое, многое другое. Один угол комнаты полностью занимало вместительное кресло или, скорее, трон с подлокотниками из розового дерева, увенчанными ухмыляющимися головами дельфинов. На этом замечательном престоле восседал не менее замечательный, хотя и несколько пугающий образчик женской половины рода человеческого — по всей очевидности, та самая особа, с которой мы — я и Крокетт — намеревались побеседовать.