Неверная. Костры Афганистана

К счастью, на следующий день он стал спокойнее, а через день – еще спокойнее, и наконец мы снова начали говорить с ним о своей любви, шутить и смеяться. И все же я почувствовала, что он теперь какой-то другой, хотя еще не понимала, в чем дело, не совсем тот человек, которым был раньше. Но я отогнала это ощущение и позволила своей любви к нему продолжать расти, пока она не завладела моей жизнью всецело.

А, наверное, стоило прислушаться скорее к этому тихому голосу разума, чем к желаниям сердца, потому что с тех пор прошло уже почти три года, и он по-прежнему звонит мне не так часто, как хотелось бы, не так часто, как мне необходимо его слышать. И сколько бы он ни извинялся и сколько бы ни давал обещаний непременно дозвониться в следующий раз, через две недели происходит то же самое.

Потому-то я и не уверена, что вчера он действительно был рад меня видеть, ведь я сказала ему, что если он и впредь будет так со мной обращаться, то оттолкнет меня навсегда. Я уйду от него.

Я люблю Халида, и, когда мы рядом, смотрим друг другу в глаза, я знаю, что он тоже меня любит. Но порой кажется, что любовь прошла, и вернуть ее невозможно.

* * *

Закончив свой рассказ, Джорджия закурила и уставилась на коз, набивавших брюхо высохшей травой.

– Почему бы вам просто не пожениться? – спросил я, полагая это идеальным выходом для обоих, ведь Хаджи Хан должен приезжать домой хотя бы раз в неделю, в «женскую ночь» с четверга на пятницу, когда домой возвращаются все мужчины, чтобы провести выходной со своей семьей.

Джорджия повернулась ко мне, и я увидел, что глаза у нее покраснели от слез.

– Я – неверующая, Фавад, кяфирка. А Халид – мусульманин. Разве в сегодняшнем Афганистане возможен подобный брак?

12

Как весенние дожди смывают серые краски зимы, так и пролитые Джорджией слезы словно высветлили мир вокруг нас.

Баба Гуль – худой, как жердь, и слишком часто смеющийся для человека, идущего прямой дорогой в ад, – явился наконец, не успело солнце закатиться и не успел охранник, отвечавший за нашу жизнь, начать поторапливать нас с возвращением в Джелалабад.

Зайдя в хибару, которая к следующему приезду Джорджии могла уже и не принадлежать ему, Баба Гуль вернулся с какой-то бумагой, которую то ли мог прочесть, то ли нет, и вступил с моей подругой в переговоры о козах. А я провел остаток дня в полях с Мулалей, значительно повеселевшей с той минуты, как отец ее вернулся домой и она узнала, что он еще не проиграл последнее имущество в карты.

Пока мы гоняли по полю коз, выяснилось, что Мулаля не похожа ни на одну из девочек, которых я знал, правда, знал я их не слишком много. Взгляд у нее был решительный, речь – бойкая, и, что еще удивительнее в девочке, она очень быстро бегала – весьма полезное умение в Афганистане. И, глядя на нее, несущуюся по полю в развевающемся красном шарфике, повязанном вокруг шеи, я подумал, что она похожа на пиротехническую ракету.

Я надеялся увидеть ее еще раз, когда Джорджия по весне соберется снова поговорить с ее отцом, и, сам не знаю почему, но после того, как мы с ней упали возле этого холма и она помогла мне счистить со штанов козьи какашки, я решил, что не стану рассказывать о ней Джамиле.

– Похоже, вам с Мулалей было весело, – заметила Джорджия, когда мы сели в машину.

– Да, – признался я. – Она и вправду очень веселая – для девочки.

– О-о-о, – пропела Джорджия, – ты лю-ю-юбишь ее… ты хочешь ее целовать, обнимать и жениться на ней…

– Джорджия, – сказал я, качая головой, – для женщины, которая годится мне в матери, порой ты кажешься слишком уж ребячливой.

* * *

Когда мы вернулись в Джелалабад, настроение у Хаджи Хана тоже оказалось гораздо лучше, чем я ожидал, помня, что накануне, по словам Джорджии, они сказали друг другу «много лишнего». Сбросив свои сандалии и ботинки, мы провели вечер за столом, уставленным сказочно красивой, словно с картины, едой. Это был просто праздник какой-то – красно-зеленый салат, кремово-белая простокваша в чашках, оранжевые от специй жареные цыплята, рис, мясо, горячий наановый хлеб, шипучая пепси-кола и блюда с лежавшими на них горкой желтыми бананами, красными яблоками и розовыми гранатовыми зернами.

После еды – когда набитые до отказа животы позволили нам наконец выпрямиться – мы все по очереди сыграли в карамболь, и Джорджия вышла победительницей, потому что Хаджи Хан промахнулся несколько раз на легких ударах, – ведь она была гостьей и он не хотел «дать ей еще один повод для недовольства». А потом, развалясь на подушках и закутавшись в шерстяные одеяла, мы стали смотреть комедийное шоу по телевизору, и я выпил столько зеленого чая, что живот у меня сделался круглым, как мяч.

Но хоть я и смеялся вместе со всеми остальными над экранными шутками, сердце мое, под одеялом в красных завитушках и ярко-желтых цветах, разрывалось на части, ибо всякий раз, как я вспоминал свой разговор с Джорджией, мне казалось, что слова ее врезаются мне в горло и внутренности, словно за обедом я наелся толченого стекла.