Невернесс

Мы молча вернулись по глубокому снегу к нартам. Пальцы на моей раненой руке онемели, и я не чувствовал их, держась за борта. Мы спустились дальше по ручью через холмы, на восток от горы Квейткель, чьи многочисленные, теперь замерзшие, потоки вливались в ручей, превращая его в маленькую речку. За поворотом возник голый холм, который деваки прозвали Оспиной. (Из пещеры при слабом свете он из-за своей наготы кажется не возвышением, а впадиной – отсюда и название.) Река ниже Оспины вилась сквозь деревья сверкающей белой лентой. Около ее южного берега мы нашли Соли – он бил острогой рыбу в проруби и набросал уже целую кучу. Когда мы вывернулись из-за поворота, его собаки подняли лай. Он выпрямился и посмотрел на нас. Зрение у него было острое – он бросил острогу, схватил копье для охоты на шегшея и побежал нам навстречу.

– Где Катарина? – крикнул он, переводя взгляд с одних нарт на другие. – Что случилось? Где Катарина?

Жюстина подошла к нему и стала шептать что-то на ухо. Его лицо застыло, дыхание пресеклось, и Жюстина, рыдая, рассказала ему всю историю Катарининой гибели – но сказала она не всю правду. Она умолчала о том, что моя мать назвала Катарину ведьмой. По ее словам выходило, что Анала шпионила за Катариной и подсмотрела, как та разбирает образцы.

– Умерла наша девочка, – плакала Жюстина. – Ох, Леопольд, ее нет больше!

– С чего это Анале вздумалось шпионить за Катариной? – спросил он.

Мать, внеся свою лепту лжи, пояснила:

– Анала всегда ее недолюбливала. Мы были подругами, поэтому я знаю. Анале не нравились разговоры Юрия о женитьбе Лиама на Катарине. Она считала, что Катарина приворожила Лиама. Я сказала, что это чепуха – мне показалось, что я ее убедила.

Я сидел на нартах и слушал, как они врут. Парку я скинул, чтобы дать Бардо перевязать мои раны – они были глубокие, сильно кровоточили и причиняли мне боль. Я всегда ненавидел и ложь, и лжецов. Есть ли что-нибудь заразительнее и пагубнее дезинформации, изворотливых слов неправды? Я смотрел на Бардо, но его, очевидно, больше беспокоили мои раны, чем измышления моей матери. Он забинтовал мне руку нерпичьей шкуркой. Я весь продрог и трясся, как щенок. Мне очень хотелось изобличить мать, но я боялся, как бы Соли после этого ее не убил.

– Что за чушь! – рявкнул Соли. Он стоял над матерью, глядя на нее сверху вниз. – Ведь Катарина скраер – неужели она не заметила бы, что Анала за ней шпионит?

– Мотивы скраеров известны только им самим, – ответила мать, стиснув руки.

– Но почему? Почему?

– Быть может, она хотела умереть. Мне кажется, она знала – знала, как это будет.

Соли понурил голову, выдохнув облако пара.

– Зачем, зачем она пошла в скраеры? – сказал он, обращаясь к прибрежным скалам. – И если она видела свою смерть, то почему не помешала этому свершиться? Почему? Я не должен, не должен был пускать ее в скраеры. – Он произнес это слово, как самое гнусное ругательство, стиснул древко копья и напустился на нас за то, что мы не увезли с собой тело Катарины. – Вы поступили бездумно – ты признаешь это, пилот?

– У нас не было времени, – пробормотал я, мучимый болью от только что перевязанных ран.

– Вы могли бы спасти ее.

– Спасти? Она мертва.

– Если бы вы увезли ее тело, мы заморозили бы ее в реке и доставили криологам. Они могли бы ее вылечить – а ты говоришь, что времени не было. Так ли это? Оно было, и был шанс ее спасти. Но ты не думал о Катарине – тебе приспичило отомстить, безмозглый убийца.

По правде говоря, такой способ спасения не пришел мне в голову. Почему же я не подумал об этом? Что со мной сделалось? Почему Соли соображает лучше меня, лучше оценивает шансы? Неужели я и правда мог бы спасти Катарину? По сей день я не знаю, так это или нет.

– Мы не успели бы, – сказал я. – На задах пещеры тепло – ее мозг слишком долго оставался бы мертвым. Хочешь, чтобы криологи вернули тебе дочь слабоумной, пускающей слюни?

– Она была такая хорошая, – простонал он. – Даже когда мочилась на меня в младенчестве или плевалась рисовой кашей. Ох, как давно это было, как давно – такая милая, такая невинная. – (Это слово в его устах прозвучало слаще меда.) – Сама невинность до того, как стала скраером.

Жюстина расплакалась, и он, сколь бы невероятным это ни казалось, обнял ее, приник лицом к ее черным волосам и сам заплакал, как маленький мальчик. Я наблюдал за этой ошеломляющей сценой молча. Великий Главный Пилот рыдал, как послушник – я отвернулся, надел парку и спустился к реке, на чистый голубой лед. Ветер пронизывал насквозь, и я окоченел, но образ живой Катарины леденил меня сильнее, чем ветер. Можно ли было спасти ее и вернуть к жизни, как вернули некогда Шанидара? И к чему бы это привело? Ни один криолог ни в Городе, ни во всей вселенной не в силах воскресить мертвые, распавшиеся мозговые клетки. Это невозможно – и Катарина скорее всего об этом знала. И почему-то верила, что должна умереть. В отличие от Шанидара – как мне самому хотелось верить в это! – она умерла в свое время.