Невернесс

Мы продолжили свою смертельную игру, и он, видимо, стал понимать, что здесь что-то не так. Он должен был бы убить меня с первого удара. Что-то пошло наперекос, и он явно это понимал, потому что стал разговаривать со мной, стараясь меня отвлечь. В это время я захватил его здоровую руку, сломав и ее тоже. Нож вылетел и упал в гущу перемешанных с землей корней. Я схватил поэта за бицепсы и притянул к себе. Я думал, что он закричит или ужаснется, увидев острые края кости, прорвавшие камелайку, но ничего подобного не произошло. Он улыбался и водил языком по зубам, как будто старался извлечь застрявший в них кусочек ореха бальдо. Но во рту у него был не орех, а крошечный дротик, и он плюнул им в меня, едва я успел заслонить свое лицо его рукой. За миг до того, как его парализовало, поэт выдохнул:

– Скраер-пилот, воин-пилот – я должен был догадаться.

Судорога свела его тело, и оно оцепенело, как у Соли. Я порылся у него в карманах и нашел золотое веретенце, которое носят при себе все воины-поэты. Я потряс полую трубочку над ухом – внутри плескался жидкий белок. Сосудик был почти полон. Я приставил один конец к груди поэта, нажал на другой. Струйка брызнула, затвердевая и превращаясь в стальную нить. Вскоре я, приподняв поэта над полом, обмотал его с головы до ног липким коконом.

Я победил воина-поэта!

Скраерское зрение покинуло меня, и я вернулся в реальное время. Я сел, прислонившись к каучуковому дереву, обессиленный, ликующий и напуганный. Давуд постепенно восстанавливал власть над своими мускулами. Либо он получил гораздо меньшую дозу, чем Соли, либо его ускоренный обмен веществ уже удалил яд из организма. Соли оставался оцепеневшим и неподвижным, как робот.

– Как мне его освободить? – спросил я Давуда.

– Освободи сначала меня, – сказал он, с трудом ворочая челюстью. – Пожалуйста.

Шутит он, что ли? Я не видел ни малейшей причины его освобождать.

– Воин-пилот, скраер-пилот – ты меня слышишь? У нас на Квалларе свой кодекс чести. Освободи меня и верни мне нож или убей меня сам – я должен умереть.

В его голосе не было даже намека на обман. Воин-поэт не должен пережить позор, который несут с собой поражение и плен. Я был уверен, что, если освобожу его, он тут же вгонит нож себе в глаз, поразив мозг – именно так должен убить себя воин-поэт, когда приходит его время. Все существо Давуда выражало волнение. Будь он деваки, он прибег бы к времени узва, или взволнованного нетерпения, чтобы показать всю меру потребности исполнить этот свой долг.

Я нагнулся и подобрал его нож, облепленный влажной землей. На оливковой шее поэта пульсировала большая артерия. Я мог бы легко убить его, как деваки добивают раненого шегшея. Зачем отказывать ему в его наивысшее мгновение?

– Я мог бы убить тебя, – сказал я.

– Пожалуйста, пилот. Сделай это.

– Я прямо-таки должен тебя убить.

– Я слышал, тебе это не в новинку.

Я колебался, соскабливая ногтем грязь с ножа. В глазах воина-поэта был страх.

– Убей меня быстро, – сказал он.

– Выходит, убивать легко?

– Легко, пилот. Ты должен это знать. Скорее же, пока момент не прошел.

Я боялся убить его, а он боялся моего страха. Боялся, что я его не убью и он упустит свое наивысшее мгновение. Тогда он будет обречен на давящую серость повседневной жизни, а это единственное, чего страшатся все воины-поэты, – теперь я это понимал. Ну а если я помогу ему перейти на ту сторону, как он просит? Тогда он будет мертв, как камень, и никакие возможности уже вовек не смогут осуществиться.

– Нет, – сказал я. – Не могу.

– Чтобы жить, я умираю – ты ведь знаешь эту нашу поговорку, пилот. Когда я умру, я буду жить снова – вечно.

– Будь ты проклят вместе со своими парадоксами!

– Да, это парадокс Ханумана – Орландо.

– Так у него и название есть? – поигрывая ножом, спросил я.

– Да. Воин Иван Хануман и великий поэт Нильс Орландо, основатели нашего ордена, понимали изначальный парадокс существования. И нашли выход.

Со стороны спинакера донесся стон. Кадык Соли ходил вверх и вниз, но говорить он не мог.

– Что же это за выход? – спросил я.

– Если вселенная постоянно повторяется, то никакой смерти нет. Бояться нечего. Момент возможного переживается вновь и вновь, вечно. Дай мне нож, и я покажу тебе. Мы будет переживать этот момент миллиард раз.

– Не верю я в вечное повторение.

– В это мало кто верит.

Я не стал ему говорить, что скраеры и мнемоники, все как один, верят, что вечное повторение – это ритм вселенной, и заявил:

– Это философия абсурда.

– Да, но это единственный способ разрешить парадокс, потому мы в нее и верим.

Глаза щипало. Я потер их и занес туда еще больше грязи, вызвав обильное слезотечение.

– Вы добровольно верите в философию, которую сами признаете абсурдной? Это еще абсурднее.

Соли застонал и пошевелил губами, силясь что-то сказать. Нас он скорее всего не видел, поскольку не мог повернуть голову.

– Да – когда страха больше нет, мы сами выбираем, во что нам верить.

– Но верить в абсурд? Как это возможно?