Невернесс

— Давно ли она взорвалась? — продолжал расспрашивать Бардо. — И как далеко от нас волновой фронт?

— В двадцати пяти световых годах, по оценке Ли Тоша.

В этот самый момент фотоны и гамма-лучи погибшей звезды струятся сквозь пространство, расширяя сферу своего захвата. За шесть секунд они пройдут больше миллиона миль, а через восемьсот миллионов секунд волновой фронт достигнет Ледопада и начнет поливать Город жесткой радиацией.

— Ну вот и конец всему, — сказал Бардо. — Горе, горе.

Он отхлебнул пива как ни в чем не бывало, но я видел, что эта новость ошарашила его так же, как и меня. Мы ждали чего-то подобного всю свою жизнь, но когда это произошло, оказались не готовы.

— Какова интенсивность излучения? — спросил я. — Насколько это страшно?

Бардо взглянул на Жюстину и ответил за нее:

— Достаточно страшно. Очень страшно — может быть, даже смертельно.

Сверхновая может растопить лед наших морей, сжечь растительность, вызвать слепоту у птиц и зверей. Короче, сделать стерильной всю поверхность Ледопада.

Жюстина отпила еще глоток из кружки Бардо и кивнула, подтверждая его слова.

— Уже начались разговоры о том, чтобы покинуть планету.

Мы еще долго обсуждали судьбу нашего города, нашей звезды и нашей галактики. Затем Бардо (и Жюстине) надоела эта дискуссия. Большинство человеческих особей способны беспокоиться только о самом ближайшем будущем, а Бардо был человек до мозга костей. Принимая во внимание его врожденный пессимизм, он вполне довольствовался перспективой очередной кормежки.

— Э-э, — сказал он (за этот миг убийственный свет звезды подошел к нам еще на полмиллиона миль), — зачем нам волноваться на этот счет, если за двадцать пять лет может случиться что угодно: еще одна сверхновая, поближе, или землетрясение — да мало ли что. К чему трепать языком по поводу того, чего мы, возможно, даже не увидим? — Он вытер пот со лба. — Где этот проклятый послушник? Я хочу еще пива.

Меня тревожило подозрительное сходство между речами Бардо и Жюстины. Тревожило даже больше, чем сверхновая, поскольку было более насущной проблемой. Они, как мне казалось, улавливали мое беспокойство, но не придавали ему значения и тем усугубляли его. Я не был цефиком, но они, похоже, вот-вот могли начать копировать программы друг друга и даже жить по ним. Такая опасность грозит всем, кто делит кабину легкого корабля — так, во всяком случае, утверждают цефики и программисты. Ни одна пара пилотов, насколько я знал, еще не входила одновременно в одно ментальное пространство. Когда я намекнул на эту опасность и на свое беспокойство, Жюстина расправила платье, чопорно выпрямилась и заявила:

— Ты не понимаешь.

— И не можешь понять, — подхватил Бардо.

— Ты ведь не цефик.

— Ясное дело, он не цефик.

— Он пилот.

— Возможно, лучший из всех когда-либо существовавших.

— И уж точно самый удачливый.

— Но этот пилот никогда не знал, что такое летать вместе… вместе с другом.

— К несчастью.

— Это неправильно, что пилотам запрещают путешествовать вместе.

— Глупое и устаревшее правило.

— С ходом времени правила следует менять.

— Люди не должны ломать себя, подстраиваясь под правила.

— Я бы и Хранителю Времени сказал то же самое, если бы он согласился принять меня.

— Но и он бы не понял.

— Нет, не понял бы.

— Хуже того, не захотел бы понять.

Они продолжали в том же духе довольно долго. Такие разные внешне, они все-таки были очень похожи. Незнакомый человек мог бы принять их за брата и сестру, содержащих в себе набор тех же хромосом. Когда он улыбался, она тоже улыбалась, и улыбки у них были одинаковые. Они одинаково смеялись над чем-то непонятным мне, улавливая, видимо, нечто смешное в мимике друг друга. Так у них и шло, слово за словом, мысль за мыслью, улыбка за улыбкой: один начинал излагать какую-то идею или программу, другой ее завершал. Бывало также, что программа прерывалась на середине и начинала проигрываться между ними обоими, так что невозможно было понять, кто какого мнения придерживается. Они перебрасывались пустыми словами, точно два яркоперых трийских попугая. А когда они наконец умолкли, я заметил, что они даже дышат в такт, отбивая безмолвные синкопы вдохами и выдохами.

— Как можем мы объяснить Мэллори, что это значит — совместно пользоваться одним усиленным мозгом?

— Когда мы вместе, мы добавляем нечто новое…

— Да — к своим «я».

— Даже когда мы вне нашего корабля.

— А когда мы в нем, это совсем другое, это…

— Это не только прибавка к нашим «я».

— Это сотворение общего «я».

— Один плюс один равняется…

— Бесконечности.

— Или алеф-два по меньшей мере.

— Хранитель Времени оценил бы такой математический фокус, ей-богу!

— Наши отдельные «я» тоже бесконечны, как говорят цефики, но в одиночестве мы, так сказать, являемся пленниками меньшей бесконечности.

— Быть вместе в легком корабле… скажи Мэллори, что это такое!

— Это чудо.

— Но и страх тоже — ох, какой страх!

— Ты все равно проходишь сквозь гобелен, сотканный из девяти миллиардов нитей, и прикосновение каждой нити это… экстаз.

— Этого нельзя описать.

— Это ужасает на самом-то деле.

— Я не могу рассказать ему, как это бывает.

— Я тоже.