Невернесс

Думая в общих чертах о структуре Гипотезы Континуума, я увидел, как в тумане, что свертку омега-функции, примененную Джустерини, можно использовать для опровержения схемы соответствия Лави. Я дрожал от возбуждения и от страха тоже, потому что меня посещала уже тысяча таких туманных идей об опровержении схемы соответствия. Но эта идея была другой — я прямо-таки видел разницу. Я почему-то чувствовал, что она верная — очень уж хорошо она заполняла дыры в моих рассуждениях. Я подключился к нейросхемам моего корабля, и вспыхнул свет. Идеопласты закружились вокруг неподвижной точки в моем уме, и мультиплекс открылся. Я снова вошел в сон-время. С тем же ощущением верности я перевел мою идею в сверкающий кристалл нового идеопласта. Пламя мысли разгорелось еще ярче. Я выстроил свое доказательство. Схема соответствия Лави может быть опровергнута только в том случае, если подпространство Джустерини вложено в простое пространство Лави. Могу ли я показать, что оно входит туда? Оно должно входить; должна существовать простая серия рассуждений, показывающая, что оно туда входит; даже послушник мог бы это показать. Мысли текли, словно горячая лава, а мозг наэлектризовался, став гораздо более объемным, и вмещал целый океан этой расплавленной материи. Я чувствовал, что мыслю так, как никогда не мыслил раньше, даже при сопряжении с компьютером, когда ускорял мозг посредством замедленного времени. Теперь мои мысли двигались намного быстрее. Новые концепции возникали, становились на место, и я в мгновение ока понимал то или другое. Как описать восхитительную боль и удовольствие этого понимания, этого чудесного видения упорядоченности? Мои мысли жгли меня, как раскаленные докрасна, пылающие капли света. Подпространство входило в простое пространство Лави! И схема соответствия рушилась, как рушится вокруг ядра звезда, превращаясь в сверхновую, и можно было выбрать маршрут. Можно было выбрать маршрут! В нем были изящество, красота и звездный свет. Я проложил этот маршрут. Белый свет сон-времени хлынул сверкающим потоком и сжался в точку звездного пламени, которая стала расти и шириться, пока не заполнила весь мой ум.

Да, Соли, подумал я, — гонки продолжаются, но этот забег окончен.

Я вышел в реальное пространство у горячей белой звезды, которую Твердь назвала Геенной Люс. Я доказал Великую Теорему, добрался до цели за один ход, и все звезды на небе наконец-то стали моими.

26. Калинда цветочная

Брак с Вычислительной Машиной принес Человеку великую радость, но и великий страх, ибо их дети были почти как боги. Галактоиды населили галактику по собственному усмотрению, изменив самый ее облик. Кремниевый Бог, Твердь, Аль Квадрат, Энное Поколение — их имена можно долго перечислять. Были также Исправленные и Симбионты, от которых произошли Нейропевцы, Воины-поэты, Нейрологики и Пилоты Ордена Мистических Математиков. Так прекрасны были эти дети, что Человек жаждал коснуться их, но не мог. Отсюда явился Второй Закон Цивилизованных Миров, гласящий, что Человек не может слишком долго смотреть в лики Вычислительной Машины или ее детей, если хочет остаться Человеком.

Хорти Хостхох, «Реквием по хомо сапиенс»

Геенна Люс была красивой звездой с большой массой, белой, яркой и горячей. Я упивался ее красотой. Почему звезды? Почему все так, а не иначе? Почему мы дышим, почему впитываем горе, радость, жалость и боль? Почему…

Ты доказал свою теорему, мой пилот, но по-прежнему задаешь эти вопросы.

Божественный голос Тверди звучал у меня в голове — а я-то наделся, что никогда больше его не услышу. Она напророчила, что я вернусь к Ней, — и я вернулся.

Звезды есть для того, чтобы мы любовались их красотой. А мы существуем для того, чтобы поклоняться свету.

Я вспомнил, как Твердь любит игры и загадки, и передал Ей мысленно:

— Ты на любой вопрос можешь ответить столь же просто?

Именно для этого я здесь.