Неверное сокровище масонов

Диссертацию незадачливый теоретик, рожденный под знаком Рыб, а потому тяготеющий к мистицизму, с грехом пополам защитил, но университетская карьера у него пошла насмарку. Он подался на партийную работу, где его быстро заметили и продвинули. Оказалось, что пресловутые масоны и сейчас живее всех живых, да еще играют немалую роль в жизни самых разных стран, потому-то, изучавшему их идеологию дяде Боре скоро нашлась престижная и непыльная работенка за рубежом. Грянувшая перестройка окончила его карьеру. Старый коммунист не смог, как большинство своих коллег, быстро переквалифицироваться в социологи и отправился на заслуженный отдых на подмосковную дачу, где, всеми забытый и покинутый, размышлял о причинах краха социалистических режимов, на которые было потрачено столько прекрасных, но, увы, бесплотных идей и вполне реальных народных средств.

Сумки, наложенные сестрой, были довольно тяжелы, в основном за счет бутылок чилийского сухого вина, к которому дядя пристрастился в своей зарубежной жизни, а теперь, увы, не мог себе позволить. Поэтому меня на станции должен был встретить некий Алексей, заведомо предупрежденный. Он был соседом дяди Бори и, ввиду полной непригодности к какой-либо полезной деятельности, подрабатывал на жизнь всевозможными гаданиями и гороскопами. Теоретическую базу для сего почтенного занятия Алексей черпал из богатейшей дядиной библиотеки, заодно и скрашивая одиночество старика.

В марте темнеет рано, поэтому до дому мы добрались уже когда в окнах зажегся свет. Именинник ждал. В комнате было особенно тепло после промозглого весеннего тумана, уютно пылал камин, да и дядюшка настоял, чтобы я сразу выпил чуть ли не полстакана старого коньяку.

– Вино хорошо пить в солнечной Италии, – ласково напутствовал он, – а в наших палестинах без крепких напитков никак.

Что-ж, несмотря на то, что дядя Боря всю жизнь занимался идеологией, он так и остался прожженным материалистом. Коньяк сразу примирил меня с действительностью. Все вокруг стало милым и родным. Я с грустной сентиментальностью рассматривал нашу старую добрую дачу, где когда-то в розовом детстве был так счастлив и безмятежен. Тревоги, волнения, упорная учёба и первые разочарования – всё это осталось на долю городской квартиры, а здесь на даче были каникулы и выходные, любимые книги и заоблачные мечты. Здесь когда-то так любил жить мой отец. Как давно это было. Тридцать лет назад. Целая жизнь.

А вещи пережили своих хозяев. В обстановке дома почти ничего не изменилось. Всё та же мебель, крепкий обеденный стол на кухне, огромные кресла у камина, монументальный радиоприёмник «Мир». Некогда всё это казалось неслыханной роскошью и барством, а теперь были лишь воспоминанием о минувшей эпохе Великой Системы привилегий. Перебравшийся сюда, после выхода на пенсию старый философ не передвинул ни единого стула, свято сохранив уголок безвозвратно ушедшего, но так любимого им мира.

Вот и меня, когда я переступил порог нашей бывшей дачи, на миг охватила ностальгия, и жалостно защемило сердце. Был ведь и я счастлив! Давным-давно. В детстве. Как блудный сын притащился я сюда уже на склоне лет, промотав молодость по чужим краям. Только библейского возвращения не получилось. Некому было ни принимать меня, ни любить, ни прощать. Я словно вынырнул из прошлого, как привидение. По глазам сестры было видно, что она даже жалеет о том романтическом юнце, которого она со слезами проводила некогда в большую жизнь, в далёкую Алма-Ату, и навсегда запомнила его таким, любила, писала письма. Теперь вместо него придётся привыкать к крепкому, немолодому и, чего греха таить, совершенно чужому мужику. Словно в подтверждение этих мыслей дядя сказал:

– А ты молодцом! Сколько тебе уже?

– Скоро сорок шесть.

– Значит, сорок пять. Золотой возраст. Сорок пять – ягодка опять.

Эту идиотскую присказку мне приходилось в последнее время выслушивать постоянно. Никакие уклончивые: «Скоро сорок шесть…» не принимались. Ягодка, и всё тут. Зимняя вишня, наверное. Особенно упорно это твердила сестра. Моё будущее она видела исключительно в удачной женитьбе. Благо, одиноких и обеспеченных подруг у неё было хоть отбавляй.

Ужин прошел на славу, как и положено на именинах русского философа, за разговорами обо всём на свете. Дядя Боря, за то время что я его не видел, почти не изменился. Такой же желчный, насмешливый и седой, каким был в шестьдесят лет. Даже морщин у него почти не было, только несколько характерных линий прочерченных жизнью у глаз и рта. Его приверженность принципам нельзя было не уважать. Прожив полтора десятка лет безвыездно на загородной даче, он, даже не обзавёлся телевизором, прекрасно обходясь лишь радиоприёмником. Только читал и думал. Настоящая старость философа.

Когда уже перебрались поближе к камину, заговорили о литературе. В последних модных новинках дядя разбирался не в пример лучше меня. Разговор зашёл о романе «Код да Винчи».