Неверный муж моей подруги

– Ты сейчас поедешь домой, – роняю слова в темноту, трусь о его висок. – Тебе надо будет как-то все объяснять. Не лучшее время, чтобы пахнуть… мной.

Пальцы медленно разжимаются, оставляя меня с таким острым чувством покинутости, что хочется кричать в голос.

– Ты права, – говорит Герман в голос, и после нашего шепота, звук взрывает сжавшийся в одну точку мир.

Меня отстраняют, мимолетно коснувшись талии.

В кабинете загорается яркий свет, Герман проходит мимо стола, бросая взгляд на телефон на нем и садится в широкое кожаное кресло у окна, кивая мне на соседнее. Оно на безопасном расстоянии – между ними столик с подносом, на котором стоят чашки из тонкого фарфора с цветочным рисунком, вытянутый в высоту чайник с изящной ручкой, трехъярусная подставка для пирожных. Сахарница с щипцами, бликующие серебристые ложечки.

И композиция из белых орхидей с красной сердцевинкой.

У него в офисе всегда стоят орхидеи.

Теперь я знаю, кто придумал их с Полиной свадьбу.

Я сажусь в другое кресло, надясь, что мы сможем поговорить спокойно – но очень хорошо помню, как разлетаются осколки чашек, размазываются по ковру пирожные и отчаянно пахнут умирающей травой сломанные орхидеи.

Между нами не бывает безопасного расстояния.

– Что она увидела? Какое сообщение? – пальцы Германа сплетены в замок, обнимают колено закинутой на ногу ноги, и я смотрю на его руки и не могу оторваться – как всегда. Он не носит обручальное кольцо, вообще не носит никаких украшений – только дорогие часы и строгие запонки.

– Не знаю, – качаю я головой, глядя только на его пальцы. – Какое-то невинное, но все равно подозрительное.

– И все? Только его?

– Открыла весь диалог и прочитала дальше.

– И поняла.

– Да.

Чувствую себя виноватой, словно это я позволила себе лишнее, и потому наша тайна раскрыта. Хотя именно я настояла, что буду общаться с ним только с пустой страницы, где закрыт профиль и нет никаких данных. Ни фотографий, ни музыки, ни статусов, по которым внимательный и достаточно умный человек смог бы рассказать нашу историю с начала до конца.

Но ведь это мое сообщение разбудило той ночью Полину.

Хотя если бы кто-то брал телефон с собой в кабинет, ничего бы не случилось!

Я ругаюсь сама с собой в голове, участие Германа мне для этого не нужно.

Он никогда не выясняет, кто виноват, он всегда начинает решать проблему с этапа «что делать».

И мне сейчас очень страшно.

Потому что я понятия не имею, что он будет делать.

– Бросишь меня? – спрашиваю сама, чтобы не тянуть больше время и сразу услышать приговор. – Снова?

Тогда. И что ты предлагаешь?

В детстве я любила лето. Яркое теплое лето – каникулы у бабушки, доедаешь свою кашу, засовываешь в карман бутерброд с сыром и уматываешь на целый день с такими же балбесами. На речку, в лес, в поля. На родник за рощей, в заброшенный пионерский лагерь в сосновом бору или на нашу «тайную поляну», где ближе к вечеру и съедаешь помятый бутерброд, пока в костре запекается картошка.

Когда школа закончилась, а на вопрос об отпуске начальство стало отвечать «в гробу отдохнешь», я стала любить весну. Сумасшедший взрыв чувств, пробуждение после зимнего оцепенения – в унисон с природой. У нее журчат ручьи – у тебя в голове бедлам, у нее повылазили из травы белые и фиолетовые крокусы и желтые одуванчики – и у тебя яркие платья, у нее орут ночами коты – и у тебя свидание за свиданием, вечеринки и танцы, наполняющие силами, которых хватает на всю рабочую неделю.

После тридцати, с появлением семьи и надежной работы, я полюбила спокойную тихую осень. Сентябрь-октябрь – золотые листья, мерный шум дождя, под который так сладко засыпать в обнимку с Игорем, завтраки на светлой кухне, когда все в сборе. И есть время и силы, чтобы приготовить мужу яичницу с беконом и жареными помидорами, Никите блинчики, Макару вафли, себе – овсянку с голубикой.

Разумеется, дети тут же обменялись едой, потому что успели передумать за то время, что я готовила, но я научилась относиться к этому философски. Лишь бы мою голубику не отнимали. Но они пока довольствовались бананами и шоколадной пастой.

– Игореш, я в воскресенье поеду с девчонками отвозить корм в приют, ты с разбойниками побудешь или няню вызывать? – поинтересовалась я у мужа, как обычно, уткнувшегося с утра в планшет.

– Угу, – невпопад ответил он, но тут же включился: – Кто вас повезет?

– Андрей.

– Какой Андрей? – строго сдвинул брови, изображая ревнивого мавра. Даже планшет отложил. Макар с Никитой захихикали и во все глаза уставились на папу – что он еще отколет?

Я не могла не подыграть:

– Такой… Андрей. Высокий светловолосый богатырь!

– Мам, а разве богатырей зовут Андреями? – голосом «попалась, мамочка!» спросил Макар.

– Да, мам, богатырь это Алеша Попович! – добавил Никита.

– Или Добр-р-р-рыня Никитич! – не забыл козырнуть свежедобытой у логопеда четкой «р» Макар.

– Или…

– Машкин муж, – уточнила я, пока дети не вспомнили, что бывают тридцать три богатыря и не стали выяснять, как их всех зовут. – Ты же отказался.

– Я не отказывался, – буркнул Игорь. – Отвезу. Его колымага опыть застрянет там.