Неверный муж моей подруги, часть 2 (СИ)

— Ты умеешь? — спросила я, хотя больше всего хотелось спросить, правда ли он меня любит.

— Нет, но ты сама виновата, — буркнул он.

Однако он умел.

Нежно, но твердо Герман делал все, что положено, чтобы остановить кровь и зашить рану.

А я смотрела на капельки пота на его висках, купалась в его запахе и погружалась в безумие глаз, в которых больше не было вселенского холода. И можно было уткнуться носом в его кожу и вдыхать, вдыхать, вдыхать ставший родным запах…

— Ты правда меня любишь? — спросила я.

Он промолчал.

— Ты меня не бросишь? — спросила я.

Он промолчал.

— И что теперь? — спросила я.

Он промолчал.

А может быть, я и не спрашивала, только думала об этом, глядя на его длинные умелые пальцы, которые уже закончили перевязку, но все еще продолжали поглаживать мое запятьсе с татуировкой «Nevermore», окончательно потерявшей свой смысл рядом с этим новым шрамом.

Он промолчал, не услышав вопросов, которые так и остались в моей голове.

Зато теперь мне не в чем его обвинить.

Он мне ничего не обещал.

Только, что найдет, если я пропаду.

Но разве я пропала?..

Сейчас. Измена себе

Сейчас. Измена себе

Мы с Верой спорим всю ночь, все утро и половину дня и все еще не можем никак сойтись.

С поезда надо сходить уже через пятнадцать минут, а я все сижу напротив Веры и пытаюсь понять, как так вышло, что она теперь защищает меня — любовницу женатого. А я обвиняю себя без жалости.

Если бы не проводница, стукнувшая костяшками пальцев в дверь купе, я бы так и пропустила свою остановку. Собираться приходится впопыхах, я быстро кидаю все вещи в сумку, уминаю их, протягиваю руку к томику Джейн Остин… и отдергиваю.

Там, куда я направляюсь, она будет выглядеть еще более неуместной.

— Спасибо тебе, — говорю я Вере и обнимаю ее. За окном уже мелькают кирпичные домики, тепловозы на запасных путях, унылые рабочие в жилетках и с ломами в руках. — Спасибо за разговор и за то, что ты… такая. Удачи.

Я оставила ей свой телефон, она же только покачала головой — никаких контактов.

Она так боится, что муж ее найдет, что даже в этом поезде едет за взятку, без билета, заплатив раз в десять дороже. Но рассказывать, почему именно боится, отказывается.

Только качает головой и просит не спрашивать.

— Помни, — говорит Вера, помогая мне выкатывать чемодан в коридор. — Самая худшая измена — это измена себе.

— Себе скажи, — бормочу я недовольно. — Ты любишь своего мужа и все равно убегаешь от него. Кто теперь изменяет своей любви?

— Вот и не повторяй моих ошибок. Не предавай любовь.

— Думать, что любовь — самое главное в жизни, это инфантилизм, — говорю я назидательно и не могу скрыть улыбку, глядя на проводницу, которая слышит наш диалог и выражение лица у нее при этом…

В общем, не думаю, что она часто возит пассажиров, которые разводят философскую нудятину в этих суровых краях.

— Что тогда, если не любовь? — спрашивает Вера, хитро улыбаясь.

— Семья! Вот появятся у тебя дети — поймешь!

Она улыбается еще шире. Конечно, это шутка. Никого еще не спасали от отсутствия смысла жизни дети. И вообще ни от чего не спасали. Родители только тащили их с собой в бездну непонимания.

На миг меня колет чувством вины. Но я точно знаю, что Анюте с нами будет лучше, чем в этом маленьком городке, где ее ждет в лучшем случае судьба ее матери. А то и что-нибудь похуже.

— Надеюсь, твоя семья сделает тебя счастливой. Хотя бы в будущем, — сказала Вера. — Потому что пока — нет. Зато любовь делает.

Нам надо еще договорить, но проводница во весь голос объявляет, что поезд стоит две минуты, и этого времени хватает только на еще одно объятие и на то, чтобы поспешно спустить чемодан на перрон и спрыгнуть следом.

Я долго машу вслед алым огням последнего вагона и только когда поезд скрывается в надвигающемся из-за ближайшей рощи тумане, наконец иду к площади у вокзала, где дежурят местные таксисты.

В гостиницу я попадаю ближе к ночи, потому что сначала решаю заехать в опеку. Здесь все по-простому — одноэтажный деревянный дом с трухлявым забором и крашеными в васильковый наличниками, скрипучая калитка, крошечный палисадник, засаженный золотыми шарами рудбекии и очень чистая комната с полосатыми половиками, которую почему-то хочется назвать то горницей, то светлицей.

Старый компьютер накрыт салфеточкой, а вот на столе, под лампой с зеленым матерчатым абажуром разложены бумажные стопки распечатанных анкет.

— Анюта здесь, у нас, — говорит мне пухленькая женщина с невероятно синими глазами, кутаясь в шаль из собачьей шерсти. — Но она уже спит. Не надо ее будить, пожалуйста.

Голос у нее просящий, как будто это я тут главная, а вовсе не они.

— Нет, конечно, нет, — поспешно соглашаюсь я. — Я даже не думала, что она с вами, она ведь…

— Пока в неясном статусе. Суд послезавтра. Приходите. Там сразу и решится.