Неверный муж моей подруги, часть 2 (СИ)

Почему-то именно сегодня щемило сердце при взгляде на прозрачные стены и светлые тона интерьеров. Да так сильно, что я нет-нет, да потирала грудь украдкой, гадая, что за новая напасть.

А потом из распахнутых дверей банка вышел Герман. Обнимая за талию Полину и держа за руку Марусю.

В первую секунду я замерла от неожиданности и чуть не попалась им на глаза. К счастью, Герман как раз наклонился к дочери, чтобы выслушать ее, а Полина обернулась, чтобы помахать подружкам из банка.

А второй секунды мне хватило, чтобы спрятаться за спину большого рыжего парня, стоящего в очереди передо мной.

Тот отнесся с пониманием и даже не стал искать глазами того, от кого я пряталась.

— Какой кофе сегодня для прекрасной леди? — сверкнул белоснежной улыбкой бариста.

— Со вкусом моих слез, — буркнула я.

— Соленую карамель?

Сейчас. К тебе

Сейчас. К тебе

«Если бы ты пропал, я бы просто сошла с ума».

«Я никуда не пропаду. А если пропадешь ты — найду, где угодно».

Все-таки мы выполнили свои обещания.

Я сошла с ума, а он меня нашел.

И теперь так горько и так сладко утыкаться в него лицом, чувствовать руки на своих плечах, на талии, на бедрах. Устраиваться у него на коленях, сворачиваясь клубочком, молча, глотая слезы, пока он гладит меня по голове.

Этого не может быть. Как он нашел меня в этом крошечном поселке, затерянном в нашей огромной стране — словно иголку в стоге сена?

Не может быть — а значит, я придумала себе это. Сошла с ума и придумала.

Ну и отлично.

Если сумасшествие именно такое — я счастлива.

Пусть что угодно происходит с моим брошенным телом, пока в глубинах своего разума я могу вдыхать запах розмарина и холодного моря и еще чего-то терпкого, присущего только Герману.

— Тина тебя сдала, — отвечает он на незаданный вопрос. — А с размером взятки администрации я так лихо промахнулся, что мне предложили второй ключ от твоего номера.

— Взял?

— Взял.

— Чтобы изнасиловать меня спящую?

— Интересные у тебя фантазии, — Герман трется колючим подбородком о мою щеку и смеется. — Если ты закроешь глаза, можем попробовать. Но ты всегда так стонешь и так жадно требуешь «еще» и «глубже», что будет сложно поверить в изнасилование.

— Сначала побрейся, — ворчу я. — У тебя морда как наждачка, а ты ведь наверняка захочешь…

— Захочу, — кивает Герман. — Уже хочу. Но для этого надо тебя выпустить из рук, а этого я точно не хочу. Пока не придумал, что делать.

— Пока ты думаешь, я так посижу, — бормочу я, все еще тыкаясь в его рубашку носом, как щенок. Мне так нравится его запах — сейчас, когда он с дороги, усталый, давно не бывший в душе, что я уже согласна потерпеть даже раздражение от щетины на щеках и внутренней стороне бедер. Но потом вспоминаю, что завтра суд и…

Ох.

И надо бы выяснить отношения, как это полагается.

Где он был столько времени, зачем приехал, что хочет сказать, что там с Полиной и вообще…

Но не могу. Просто нет душевных сил. Я пытаюсь черпать из этого колодца, чтобы просто задать какой-нибудь вопрос, но ковшик скребет по дну.

Не сейчас.

Сейчас запах, руки, колкая щетина, тепло и слезы.

В суд мы приходим, сплетя пальцы, как подростки, и с трудом выносим то, что нам надо сесть на расстоянии трех метров друг от друга.

Зал маленький и душных, похожий на школьный класс. За учительским столом возвышаются флаги РФ и региональный, портреты президента и губернатора выцветшие и запыленные — издалека там и не разглядеть, кто на них. Может быть, вообще Толстой с Достоевским. Или Менделеев с Ньютоном. Остались от школы, которая когда-то была в этом здании, но давно закрыта за неимением такого количества учащихся. Теперь немногочисленные школьники каждое утро ездят в ближайший крупный город.

Окна открыты нараспашку, но от этого не легче — даже сквозняк здесь пахнет пылью и битумом, он горячий, как ветер в аду.

Процедура быстрая — судье тоже не хочется париться в черном балахоне дольше необходимого. К тому же здесь все давно знакомы друг с другом и в курсе всех обстоятельств.

К моему удивлению, на заседание является не только мать Анюты — маленькая девушка, выглядящая старше своих лет с наспех сооруженным из жидких волос мышиного цвета хвостиком. Но и отец — высоченный детина в майке-алкоголичке и с корявыми, отнюдь не тюремными, впрочем, татуировками.

Явление отца не запланировано, заседание задерживается на полчаса, зато потом летит, как санки под горку — и буквально в течение часа мы уже свободны.

Мать закодировалась от алкоголизма, отец вышел из тюрьмы и нашел работу у какого-то отчаянного фермера, у которого «горит» урожай, и суд дал им последний шанс устроить Анюте нормальную жизнь.

«Учитывая ситуацию, мы считаем, что с родными родителями ребенку всегда будет лучше».

— Так бывает, — говорит мне добрая женщина из опеки. — Так часто бывает. Вы ведь не расстраиваетесь? Конечно, ехать было далеко…

— Нет, нет, что вы! — заверяю я ее, сквозь выступившие на глазах слезы глядя, как худенькая девочка с темными кудряшками вырывает руку у строгой тетеньки, представлявшей ее интересы в суде, и бросается к своей щуплой заплаканной маме.