Неверный муж моей подруги

Он откинулся на своем кресле, уперевшись ладонями в руль и глядя куда-то вперед через лобовое стекло. Там была только полутьма бетонной парковки, ничего больше.

— Думаю — нет, — ответила я. — А ты?

— И я нет. Поэтому ничего быть не может.

Я готова была его умолять.

Голова кружилась все сильнее, воздуха опять не хватало, да что у него, машина, герметичная, что ли?!

Только один поцелуй — и я его отпущу. Мне хватит. Я попрощаюсь.

Лукавство этого одного раза было очевидно мне даже сейчас.

Я отвернулась в противоположную сторону — и поймала свой взгляд в отражении стекла. Бледная, с лихорадочными пятнами на щеках, кусающая губы. Жалкая, жалкая Лана.

— Посмотри на меня, — сказал Герман.

Его ладонь легла мне на плечо, но я дернула им, пытаясь ее стряхнуть. Вместо того, чтобы оставить меня в покое, он развернул меня лицом к себе.

Я подняла взгляд — и провалилась в черноту его глаз. Радужку не отличить от зрачка. Тьма, пришедшая из глубин космоса, затягивающая в себя неумолимо и необратимо.

Еще мгновение — и будет поздно.

Что я сделаю?

Что угодно.

— А если бы чужой женщиной была Нелли? Все было бы иначе? — спросила я, чувствуя, как каждое слово увязает в ватной тишине между нами.

— Лана, не существует никакого «если бы», — спокойно ответил Герман. Не просто спокойно — равнодушно. Словно только я тут умираю, сражаясь за каждый лишний вдох. — Все тогда было бы иначе. Изменилось бы слишком много вводных, чтобы можно было ответить однозначно.

— Например? Каких вводных?

— Она не замужем.

— Еще.

— Я не с ней сижу сейчас в машине.

— Почему? Не с ней?

— Потому что она совсем другой человек. С тобой мне интересно общаться и проводить время, она же вызывает только острые эмоции и…

— Похоть? — подсказала я.

Провоцируя, да. Сознательно.

Но Герман не взял подачу.

— Я бы назвал это влечением. Но да.

— А я не вызываю влечения?

— Лана, ты заходишь на территорию, куда нам обоим не надо.

— Это ты сказал про то, что моя кожа пахнет мускатом.

— Всего лишь слова.

Я смотрела на него молча, и только тяжелое дыхание выдавало то, что внутри меня, как в бетономешалке, сейчас перемешивались мои чувства с моими потрохами — в отвратительный и страшный мясной коктейль, залитый сверху черной нефтью отчаяния.

— Герман…

— Поехали покатаемся, — он нажал кнопку, заводя машину. — Нам обоим надо проветрить голову.

— Ты пьян.

— Не сказал бы.

— Полиция будет другого мнения.

— Разберусь, — коротко бросил он, разгоняясь по бетонному подземелью так, словно собрался участвовать в гонках на заброшенном аэродроме. У шлагбаума на выезде «лексус» затормозил с резким визгом шин.

Надо было что-то сказать, остановить его. Но в тот момент мне тоже нужно было проветрить голову. И тоже нужна была эта дерганая гонка по московским проспектам, летящие в лицо огни, свист холодного ветра из приоткрытого окна и пустота внутри, которая расползалась, как огонь, пожирающий бумагу, с каждым километром дороги, стелющейся под колеса машины.

Герман затормозил на набережной, кажется, нарушив еще парочку правил, вышел из машины, оставив дверцу открытой, и я выбралась следом за ним. Ледяной ветер с Москва-реки выдул остатки истерики, и я просто подошла и встала рядом, глядя на черную поверхность воды, на которой огненными всполохами дрожали отражения оранжевых фонарей на мосту.

Я потянулась к его руке, нащупала холодные пальцы, сжала их.

— Ты замерзла, — сказал Герман. — У тебя есть перчатки?

— Есть.

— Надень.

Он подождал несколько секунд, но я не двигалась с места.

— Лана!

— Сейчас.

Пришлось вернуться в машину, где осталась сумка.

Я залезла в нее — и в руки мне выпал телефон, на светящемся экране которого висел десяток пропущенных от Зои, несколько десятков от Игоря и россыпь сообщений во всех возможных мессенджерах.

А еще я увидела время.

Два часа ночи.

Тогда. А если бы случилось?

Как-то в детстве, когда мне было семь или восемь лет, родители ушли на взрослую вечеринку, велев мне закрыть дверь и ложиться спать.

Я была очень ответственной и самостоятельной девочкой, поэтому заперла дверь не только на замок, но и на засов, который можно открыть только изнутри.

И легла спать.

Родители вернулись глубоко ночью и не смогли попасть в квартиру. Они случали, звонили, кричали, но я не просыпалась.

В конце концов дверь помог взломать сосед дядя Андрей с болгаркой и кувалдой.

Меня выволокли из постели и зачем-то заставили в одних трусах подметать отколовшуюся штукатурку.

Я была сонная, ничего не понимающая, и от криков, звенящих в ушах, совсем ничего не соображала. Помню только затапливающий все ужас и чувство вины вперемешку с недоумением — как такое могло со мной случиться? Ведь судя по крикам, произошло что-то чудовищное, невообразимо страшное, а я не делала ничего, чтобы это случилось.

Сознательно — не делала.

Ударивший мне в глаза свет от экрана телефона, на котором светились десятки пропущенных звонков, вернул меня в тот ужас моего детства, как выстрел автомобильного глушителя возвращает бывших солдат на поле боя, в кошмар войны.