Невероятная частная жизнь Максвелла Сима

Я не люблю мочиться стоя. Не спрашивайте почему. Насколько я помню, никаких травматических инцидентов в детстве со мной не случалось, меня не растлевали в общественном туалете и так далее. На самом деле я не люблю мочиться стоя, даже когда в сортире никого нет. А вдруг кто-нибудь войдет во время процесса и вынудит меня остановиться на середине, выключить себя как кран и поспешно удалиться, пристыженным и раздосадованным, с наполовину полным мочевым пузырем? Поэтому я устроился в кабинке — после обычных предосторожностей: вытер сиденье и прочее. Тут-то на меня и накатило. Одиночество. Я сидел в подвале, в малюсенькой кабинке, в десятках тысяч миль от дома. А если бы у меня случился инфаркт, пока я сижу на толчке, — как бы развивались события? Скорее всего, кто-нибудь из работников ресторана обнаружил бы меня перед закрытием заведения. Вызвали бы полицию и, взглянув на мой паспорт, кредитные карты, а может, и пробив меня по международной базе данных, установили бы мои родственные связи с отцом, Каролиной и позвонили им. Как Каролина воспримет эту новость? Расстроится, по крайней мере поначалу, но не знаю, насколько сильно. Я теперь мало что значу в ее жизни. Люси, конечно, придется тяжелее, но и она все больше отдаляется от меня, уже месяц, как мы не общались. Кто там еще остался? Друзья и коллеги по работе, наверное, сочувственно всполошатся, но ненадолго. Крис, мой старый школьный друг, вот он… вероятно, в приступе острого сожаления он посетует на то, что мы разошлись в разные стороны и прекратили всякое общение. Тревор Пейдж огорчится, искренне огорчится. И его жена Джанис тоже. Но в целом моя кончина не вызовет больших волнений. Мой «Фейсбук» перестанет обновляться — но заметит ли это кто-нибудь из моих сетевых френдов? Сомневаюсь. Я был один во всем мире, совершенно один. Завтра я полечу домой, и что меня там ждет? Квартира, в которой ни души, но полно мебели из ИКЕА; счета за три недели, банковские бумаги и реклама доставки пиццы. А сейчас я сижу в деревянной кабинке, под землей, в подвале ресторана в Сиднейской бухте, а там, наверху, всего в паре ярдов над моей головой, находятся два очень близких друг другу человека, и как бы они ни были одиноки в других отношениях, их несомненно объединяет глубокая привязанность, и прочность, надежность этой связи очевидна любому, кто хотя бы мельком на них взглянет. Я завидовал им, жутко завидовал. И эта зависть внезапно вылилась в настойчивую потребность познакомиться с прекрасной китаянкой и ее прекрасной дочкой, которые так любят друг друга. Мысль о том, чтобы уйти из ресторана, не попытавшись даже представиться, не дав им знать о моем существовании, была невыносима.

Как ни странно, чем больше я об этом думал, тем естественнее казалась мысль познакомиться с ними. Чего я, собственно, медлю? Если я что и умею в этой жизни, так это общаться с людьми. До того, как Каролина с Люси бросили меня, — от чего я уже шесть месяцев не могу очухаться и поневоле живу отшельником — я успешно выстраивал свою карьеру именно благодаря умению находить подход к незнакомым людям. Чем, по-вашему, занимается сотрудник по взаимодействию с состоявшимися покупателями? Название должности говорит само за себя. Я могу быть милейшим парнем, если надо. Я знаю, как успокоить растерянную покупательницу. Знаю, что вежливость, хорошие манеры и простодушный тон, лишенный и намека на угрозу, способны разоружить даже самого воинственного клиента.

В общем, в тот вечер — впервые за полгода, что миновали с отъезда Каролины, — я на что-то решился, и решимость моя была неодолимой. Репетировать заранее вступительную речь я не стал — выскочил из кабинки, наскоро сполоснул руки и быстрым, твердым шагом двинул наверх. Я поднимался, надсадно дыша, в нервном напряжении, но и с блаженным ощущением, которое наступает, когда тебя отпускает боль.

Увы, китаянка с дочкой уже расплатились и ушли.

2

Мой отец спал, когда я вернулся из ресторана; пришлось ждать до утра, до завтрака, чтобы возобновить спор по поводу его квартиры в Личфилде.

Впрочем, «спор» не слишком подходящее слово для наших стычек с отцом. Да и «стычки» тоже сильно сказано. Ни он, ни я никогда не повышали голоса. Если один не соглашался с доводами другого или обижался, мы просто сердито умолкали — и молчали так, бывало, по нескольку лет. В конце концов все улаживалось, хотя со стороны такой способ решать проблемы кажется по меньшей мере причудливым.