Невероятная частная жизнь Максвелла Сима

— Да то, что мы так и не повзрослели. До сих пор не отлипли от наших родителей, — для людей, родившихся в тридцатых или сороковых, такое немыслимо. Мне пятьдесят, но я через раз чувствую себя обязанной спросить у матери… разрешения, господи прости, прежде чем что-нибудь сделать. Почему я просто не живу своей жизнью? Нет, мне все еще не удалось выйти из тени моих родителей. Ты меня понимаешь? — Я кивнул, и Элисон продолжила: — Недавно я слушала передачу по радио. С участием молодых британских художников. На передаче их было трое или четверо, и они вспоминали свои первые выставки — те шумные сборища в галерее Саатчи в конце девяностых. И никто из них не поведал ничего интересного о своей работе. Все, о чем они говорили, — если не считать их бурной сексуальной жизни, как они друг друга перетрахали, — это о «шоке», который произвели их выставки, и как они волновались, что скажут их родители, когда «увидят это». «А что сказала твоя мама, а твоя?» — без устали допытывался один из них. И тогда я подумала: может, я и ошибаюсь, но, по-моему, когда Пикассо писал «Гернику» — все эти ужасы современной войны, — вряд ли его главной мыслью было: «А что скажет мамочка?» Подозреваю, к тому времени он уже перерос подобные проблемы.

— Да… у меня схожие ощущения, — подхватил я. — Взять, к примеру, Дональда Кроухерста. Когда он отправлялся в кругосветное плавание, у него уже было четверо детей, и это в возрасте тридцати шести лет! Ты права, в те дни люди были такими… такими взрослыми.

— В какие «те» дни? — поинтересовалась Элисон. Она, понятное дело, знать не знала о Дональде Кроухерсте.

Наверное, это была плохая идея рассказать его историю. Точнее, идея была бы хорошей, рассказывай я строго о Кроухерсте, никуда не сворачивая. Но очень скоро я уже говорил не о его гибельном путешествии, но проводил параллели между ним и собою и объяснял, как много у нас с ним общего. И хотя Элисон понимала от силы половину из того, что я плел, тревоги в ее взгляде прибавилось.

— Что с тобой? — спросил я. — Почему ты на меня так смотришь?

— Этот парень, Кроухерст, отправился в кругосветку, несмотря на то, что был к этому абсолютно не готов; осознав, что ему не доплыть, он решил сжульничать; затем, поняв, что его обман непременно раскроют, он рехнулся и покончил с собой, — так все было?

— Более или менее.

— И ты заявляешь, что у тебя с ним много общего?

— Ну, не много, но кое-что есть. — Мне вдруг почудилось, что я лежу, вытянувшись, на кушетке психиатра. — Послушай, я не схожу с ума, если ты на это намекаешь.

— Ни на что я не намекаю. Но ты явно устал, ты слишком долго жил в полном одиночестве, ты разговариваешь со своей спутниковой навигацией, а завтра ты отчаливаешь на пароме в какую-то глушь. И если я слышу тревожные звоночки, тебе не кажется, что это у меня не в ушах звенит?

— Со мной все в порядке. Честное слово.

— Пусть я никогда и не практиковала, но все же у меня в кармане диплом психотерапевта.

— Да, я знаю, это круто.

— А значит, я понимаю, что с тобой происходит. Мне известно, что такое депрессия.

— А?.. Что ж, спасибо за заботу.

— Где ты сегодня ночуешь?

— Пока не решил. Думаю, в ближайшем «Травелодже».

— Ни в коем случае. Поедешь ко мне. В моем доме полно свободных комнат.

— Что ты задумала? Берешь меня под наблюдение как кандидата в самоубийцы?

Элисон вздохнула:

— Я всего лишь считаю, что тебе необходимо хорошенько выспаться, а не вскакивать с утра пораньше, да и домашний уют тоже не помешает.

Я попытался возразить, но не нашел иных аргументов, кроме:

— У меня чемодан в машине.

— Отлично. Идем к машине, забираем чемодан, вызываем такси и едем ко мне. Все просто.

В такой формулировке ее предложение и впрямь выглядело абсолютно нормальным.

В такси Элисон повела себя неожиданно. Мы сидели на заднем сиденье, соблюдая дистанцию в несколько дюймов, как вдруг Элисон придвинулась ближе и положила голову мне на плечо.

— Обними меня, Макс, — шепнула она.

Я положил руку ей на плечи. Такси громыхало по Северному мосту над железнодорожной станцией.

— Я тебя насквозь вижу, — негромко сказал я.

— М-м?

— Сейчас ты используешь приемы, которым тебя учили, да? Сначала ты ранила мое самолюбие, дав понять, что я нуждаюсь в помощи. А теперь стараешься залечить рану, заставляя меня почувствовать себя сильным, этаким защитником слабых существ.

Элисон взглянула на меня. В темноте ее глаза игриво блестели. Ее слегка растрепавшиеся пепельные волосы были так близко от меня, что я мог бы их погладить, если бы захотел.

— Чушь. Я действительно рада тебя видеть, и нет ничего плохого в том, что два старых приятеля, знакомых с детства, по-дружески обнимаются.

По мне, объятие получилось более чем дружеским, но я промолчал.

— Интересно, вернулся ли Филип, — пробормотала Элисон.

— Он должен приехать сегодня?

— Да, если у него не изменились планы.

— Он не будет возражать против моего присутствия?

— Нет. С чего бы?

— Ты скучаешь по нему, когда его нет?

— Мне тоскливо одной. Но означает ли это, что я скучаю по нему? Не уверена.