Невероятная история Макса Тиволи

От меня пахло не так, как от других детей. Мама говорила, что заметила это, когда кормила меня грудью, и хотя она никогда не ругалась и всегда мыла мои перепачканные руки, словно нежнейшую кожу младенца, мой запах – чудесный, если верить маме, – нисколько не походил на запах детей, которых ей довелось держать на руках. Он скорее напоминал аромат книги – затхлый, приятный и все же неправильный. Пропорции моего тела также были необычны: тощий торс и маленькая голова, длинные руки и ноги, а в придачу на удивление острый нос, который наверняка послужил причиной как минимум одного приглушенного вскрика в родильной комнате. Спросите любого, и он вам скажет, что дети появляются на свет с крошечными носиками; я же обладал более чем приличным носом. И подбородком. И лицом, терявшимся в складках слоновьей кожи, придерживаемой парой пуговиц – мутных слепых глаз, полных печали.

– Что это с ним, а? – с неизменным каролинским акцентом прошептала бабушка. Облаченная в черное шелковое платье и вуаль, она навсегда врезалась в мою память.

Доктор опробовал на мне все инструменты, что были в его чемоданчике: кожаную трубку, дабы слушать сердце, лекарства вроде касторки, слабительного, каломели, пластыри, и тем не менее вышел из комнаты, недоуменно покачивая головой.

– Пока не ясно, Лиона, – вздохнул он.

– Королевское проклятие? – ахнула она, подумав о монголизме.

Взмахом руки доктор обозначил смехотворность подобной мысли.

– У мальчика носорогость, – авторитетно заявил врач. Вероятно, он придумал эту болезнь на ходу, однако бабушка отнеслась к диагнозу со всей серьезностью и явно собиралась молиться о моем выздоровлении.

Со временем я уже мог выдавать себя (при газовом освещении) за человека лет пятидесяти, хотя на самом деле мне было всего семнадцать. Однако в первые годы моей жизни еще не было понятно, кем я был и каким мог стать. Так можно ли винить несчастную Мэри, мою служанку, которая сквозь слезы бормотала свои ирландские молитвы, по три раза в день купая меня в сливках, вымачивая словно кусок соленой трески? Разве можно винить маму и бабушку за особые приготовления ко дню посещений – ко второй и четвертой пятнице каждого месяца, – когда, в страхе перед гостями, они мазали мамину грудь слабой настойкой опия, после чего кормили меня столь нежно и одурманивающе, что я безмолвно лежал наверху в наркотическом сне, тогда как они сидели на диванах в длинных полосатых юбках? На мой взгляд, это наилучший комплимент из всех: я не походил ни на что увиденное ими среди вязов, богатых каменных домов и кружевных зонтиков их христианского конфедеративного мира.

Шли годы, я менялся, как и все обычные дети. Просто оказалось, что мое тело растет в обратную сторону: молодеет с каждым днем. В младенчестве я напоминал глубокого старика, однако вскоре уже выглядел как шестидесятилетний мужчина с красивыми седыми волосами, прядь которых мама отрезала для своего альбома. И все же я был не стариком, я был ребенком. Молодела только моя внешность. Похожий на гнома из сказки, в душе был самым обыкновенным мальчишкой – так же как сейчас, в бриджах и кепке, я произвожу впечатление мальчика, а на самом деле ничем не отличаюсь от любого раскаивающегося старика.

Мои записи могут попасть к докторам, потому постараюсь выражаться точнее. Изменения физической внешности происходят в обратном привычному порядке. Удивительно, что мой истинный возраст и возраст, на который я выгляжу, вместе всегда составляют семьдесят. То есть когда мне было двадцать, со мной как с ровесником флиртовали пятидесятилетние дамы, а когда наконец исполнилось пятьдесят, ко мне начали приставать молоденькие девушки. Старый в юности, я превратился в юного старика. Не стану приводить здесь собственные предположения, это ваша сфера, дорогие доктора будущего. Расскажу лишь о своей жизни.