Невероятное преступление Худи Розена

– Сарай в фигуральном смысле, – прояснил я. – На самом деле у нас нет сарая. И ремня тоже нет.

– А.

– Я просто хочу сказать, что мне здорово влетит.

– Понятно. Мне самой закончить?

– Да. – Я встал, размял ноги. Увидел краем глаза какую-то фигуру у входа на кладбище, в темном костюме и шляпе. Впрочем, возможно, это просто заговорила моя совесть, потому что, когда я снова поднял глаза, там уже никого не было.

– Мы как, повторим? – спросила Анна-Мари, а потом поправилась: – В смысле, не это. Ну, ты понял, о чем я. Потусуемся.

Не хотелось ей улыбаться. Лучше сохранять невозмутимость – типа, тусоваться с симпатичными гойками для меня самое обычное дело. И все-таки я просиял. Губы растянулись сами собой. Я вовсю закивал, а потом поспешил обратно в школу.

Вернулся я с опозданием и весь в поту. Проскользнул на свое место рядом с Мойше-Цви и стал молиться. Минху нынче читал ребе Фридман, как всегда нараспев. Тон у него тихий, безмятежный – сразу забываешь про существование внешнего мира и про то, что находишься в блочном здании.

В душе воцарился мир, я покачивался взад-вперед и думал про Анну-Мари. Я по-прежнему переживал из-за рисунков на могилах, но душа так и пела – ведь мы с этим разобрались. А еще я до сих пор ощущал на локте ее пальцы – этим прикосновением она показала, что мы друзья. Нет, не только это. Девушка не будет дотрагиваться до парня, если речь идет о простой дружбе.

К концу службы я заметил, что ребе Мориц то и дело поглядывает на меня, а потом он подошел ко мне в узком коридорчике на выходе из бейс-медреша.

– Зайди ко мне в кабинет, – сказал он.

– У меня занятие.

– Это не просьба.

Тут я наконец посмотрел на него и понял, что он очень сердит. И вспотел. Хотя математик из меня никакой, я смог сложить два и два.

До того, как в прошлом году иешива приобрела этот участок, в главном здании находилась пресвитерианская церковь. Я мало что знал про пресвитерианцев. Знал только, что они христиане, потому что изображения Христа у нас были повсюду: на витраже, в резьбе над входной дверью.

Не сомневаюсь, что, когда в здании школы находилась церковь, кабинет Морица был кладовкой. Кабинетики наших раввинов были раскиданы по всему зданию. Кабинетик Морица был без окон, и дверь, открывшись, стукала по письменному столу. Стены без всяких украшений, только портрет Хафиц-Хаима[36] на стене.

– Хочешь газировки? – спросил ребе Мориц.

У Морица под столом стоит маленький холодильник, всем посетителям он предлагает газировки. Если увидят, что вы ходите по школе с бутылкой газировки, вас обязательно спросят: «Ты чего натворил?»

Потому что по газировке видно, что тебе влетело.

– Страшная жара на улице, – сказал ребе. – А газировка холодная.

Я молчал. Лучше первый ход оставить ребе. Может, он просто сердит на меня за опоздание к минхе.

Но ребе тоже молчал. Наклонился, открыл дверцу холодильника. Аккуратно выбрал банку газировки. Взял с покосившейся полки справа пластмассовый стаканчик, аккуратно налил в него газировки. Она пузырилась. Ребе отхлебнул, глядя на меня поверх стаканчика.

– Я не нашел на кладбище ни одной березы, – негромко произнес Мориц – могло показаться, что он обращается к газировке.

Мне хотелось ему возразить, что все не так, на кладбище полно берез. Но была одна проблема: я понятия не имел, как выглядит береза.

– А, ну да, видите ли, ребе, береза эта настолько изумительна, что совершенно невозможно находиться с ней рядом более или менее длительное время. Осмыслять ее великолепие лучше с безопасного расстояния, откуда можно… знаете, я бы, пожалуй, выпил газировки.

– Клубничной?

– Если есть, лаймовой.

– Отличный выбор.

Он придвинул мне бутылку через стол. Я вскрыл ее и жадно выпил. Пока пил, решил, что лучший способ действия – врать напропалую.

– Я ходил на могилу к дедушке, – сказал я ему.

– Зихроно ливраха. Да покоится в мире. А как его звали?

– Коэн.

– А по имени?

Имя на могиле я не запомнил, но решил сказать: «Мойше», потому что каждого четвертого еврея зовут Мойше.

– По матери или по отцу? – осведомился ребе Мориц.

– По матери, – быстро ответил я.

Ребе Мориц вздохнул.

– Иехуда, я знаком с отцом твоей матери. Он жив. Два года назад я видел его у тебя на бар-мицве, а прошлой весной на Пуриме.

Ребе не сочиняет. Я помнил оба этих случая. Да и дедушку любил, хотя изо рта у него плохо пахло.

– Ну, он уже выбрал себе место. Знаете, как оно бывает: особая скидка, если тебя хоронят на семейном участке.

– Ты помнишь, что сказано в Талмуде про ложь? – спросил у меня ребе Мориц.

– Она… горячо поощряется?

– «Истина – печать Пресвятого, да будь благословенно имя Его». Вот что там сказано. Раши поясняет, что там, где истина, там и Бог, а слыша лживые слова, мы ощущаем Его отсутствие.

Я очень отчетливо ощущал, что в кабинете чего-то не хватает.