Невероятное преступление Худи Розена

– Все зависит от того, в каком состоянии рассудка он пробудится ото сна. Пошли дальше?

– Нет, – сказал Мойше-Цви. – Мы еще не поговорили о том, можно ли спать в перчатках без пальцев.

– Ой, Мой-ши-и-ик.

Мориц поехал дальше. Заговорил про собственно омовение, как его делать правильно. Я не слушал – отчасти потому, что, если не знать, как правильно, можно делать по-своему. Но в основном не слушал я потому, что совсем отвлекся, глядел в окно, высматривал эту праздничную девушку в белом. Она исчезла, и я начал сомневаться, видел ли ее вообще. Может, она просто плод моего воображения, физическое воплощение моих мыслей о Ту бе-аве, образ девушки, танцующей в платье на сборе винограда, сложившийся у меня в голове.

Нужно было это выяснить.

Я встал из-за стола. Мойше-Цви, когда я проходил мимо, вручил мне пластмассовую миску из-под хлопьев. Я вышел, допивая сладковатое молоко. Выбросил миску в урну у входа, надел свою черную шляпу.

Когда я иду погулять, то всегда стараюсь надеть пиджак и шляпу. Чтобы выглядеть солидно и почтенно. «Респектабельно», как говорит мой папа.

Лето еще не кончилось, на улице пахло скошенной травой. Вдалеке жужжала косилка. Деревья, растущие вдоль улицы, покачивались под приятным ветерком.

Обычно я хожу медленно, задумавшись. Не обращаю внимания, ни где нахожусь, ни куда направляюсь. Но сегодня я двигался целеустремленно, систематично осматривал все перекрестки, бросал хотя бы один взгляд на каждую улицу.

Увидел я ее на Целлан. Она дергала за поводок, тащила за собой собачку, но та учуяла что-то интересное у ствола дерева и рыла землю, согнув лапы, сопротивляясь.

Я медленно двинулся к девушке, с каждым шагом нервничая все сильнее. Я ни разу еще не говорил ни с одной из живущих по соседству девушек. Студентам иешивы[10] не разрешается говорить с девушками, а уж тем более с девушками в такой одежде. Я, собственно, и не хотел с ней говорить. Но что-то меня заставляло. Меня к ней тянуло, как будто я попал в какой-то намагниченный луч из научной фантастики.

Нынче Ту бе-ав. Она в белом. Может, именно этого от меня и хочет Бог.

Она занималась собакой и не заметила, как я подошел. Я попытался придумать умную фразу, чтобы начать разговор.

– Э-э… – сказал я.

Взвесив множество равнозначных вариантов, я решил, что «э-э» подходит лучше всего.

– Ой! – Она подняла голову.

Собака воспользовалась возможностью, рванула к дереву и принялась шумно его обнюхивать. Пока девушка меня разглядывала, собака успела описать ствол.

Вид у девушки был такой, будто у меня восемь голов.

– Классная шляпа, – наконец сказала она.

Глаза у нее были темно-карие, иссиня-черные волосы связаны в тугой хвост.

– Спасибо, – ответил я. – Это борсалино.

Шляпа – самое ценное мое имущество, подарок родителей на бар-мицву[11]. Девушка не ответила, и я поведал ей, что шляпа итальянская.

– Ясно, – сказала она.

Я неловко переступил с ноги на ногу. Успел вспотеть. Ветерок стих, жара стояла страшная – в этом, наверное, все дело.

Мне хотелось сбежать. Было видно, что и ей хочется тоже. Когда собака потянула за поводок, у девушки на лице нарисовалось облегчение, она сделала шаг в сторону.

– А как зовут собаку? – спросил я. Вообще-то не собирался. Собирался промолчать. Пусть себе идет – а я тихо-мирно проживу всю оставшуюся жизнь без таких вот неловких ощущений. Но все-таки я заговорил, почти против воли.

– Борнео, – ответила она. – Ну, как остров.

Я про Борнео никогда не слышал, но решил не подавать виду.

– А, ну да, – сказал я. – Остров. Типа… в океане. – Острова ведь обычно там, верно? В океане. – А как тебя зовут? – Вырвалось само, я не успел удержать.

– Анна-Мари. – Фамилию она тоже назвала, Диаз-что-то-там, но я не расслышал.

– Блин, – сказал я. Что-то слова совсем перестали мне подчиняться.

– Чего? – не поняла она.

Спрашивая ее имя, я надеялся втайне, что она Хая или Эстер. Так ведь нет. Она Анна-Мари. Просто Анна – еще можно было бы на что-то надеяться. Я уже понял по шортам, что она не больно религиозная и уж явно не фрум[12] – не как я. Анна без дефиса еще худо-бедно могла быть еврейкой, пусть и светской. Тут поблизости живут кое-какие светские евреи. В соседнем городке есть реформистская синагога и гастрономия.

Но Анна-Мари? Самое что ни на есть гойское[13] имя.

Когда Анна-Мари дернула локтем и потянула за поводок, над воротом футболки мелькнул крестик. Прыгнул туда-сюда на серебряной цепочке прямо между ключицами. Я смотрел в полном отчаянии.

Она явно опять решила уйти.

– Я Худи, – сказал я.

– Худи?

– Типа, как свитер. – Я сделал движение, будто накидываю на голову капюшон.

Анна-Мари протянула мне руку для пожатия. Я посмотрел. Пальцы тонкие, ногти аккуратно выкрашены в аквамариновый цвет. Аквамарин. Анна-Мари. Страшно хотелось пожать аквамариновую руку Анны-Мари. Я оглянулся – не видит ли кто. Никого. И все равно не смог. Бар-мицва позади, мы с ней не женаты, дотрагиваться до нее нельзя. Так и таращился на ее руку, пока она ее не убрала.

– Ладно, Худи, нам с Борнео пора.

– А ты тут неподалеку живешь? – спросил я.