Невероятное путешествие

Питер поднялся напрямик по крутому скалистому склону холма. Он сидел на пне, глядя перед собой невидящими глазами и вспоминал, как год назад в это же время пытался дрессировать Боджера для охоты. Он бросал набитую кожаную перчатку в кусты, предварительно выстрелив из ружья. В первый день пес охотно участвовал в его затее, быстро находил и приносил, но дальше пес начал скучать и сердиться, прижимал уши, уныло опускал хвост и наконец стал совершенно глух и хромал на все лапы с невыносимым видом мученика.

Тренировки прекратились сами собой после того, как два дня подряд Боджер появлялся из кустов с покорным и удивленным видом, но без перчатки. Питер улыбнулся, вспомнив как на третий день он, выстрелив, неслышно прокрался по следам своей «Белой Надежды» в глубину зарослей и нашел коварного Боджера, с бешеной быстротой роющего могилу для третьей перчатки…

Питер вздохнул, украдкой вытер глаза тыльной стороной ладони и услышав, что семейство приближается, поднял фотоаппарат.

Все долго сидели на гладких камнях на вершине холма, где в далеком прошлом индейцы сооружали свои сигнальные костры, возвещавшие об опасности. Отсюда видны были за бесконечной вереницей других озер и поросших лесами холмов неясные контуры Великого Верхнего озера. Кругом царили мир и спокойствие. Синичка-черноголовка спела трогательную коротенькую песню, а вездесущая сойка бесшумно села в нескольких шагах поклевать крошки печенья.

Вдруг Элизабет вскочила:

— Слушайте! — воскликнула она. — Послушай, папочка! Я слышу, как лает собака…

Наступила полнейшая тишина, все напряженно вслушивались. Но никто ничего не услыхал.

— Тебе показалось, — сказала девочке мать, — а, может быть, это была лисица. Идем, нам пора возвращаться!

— Погоди, погоди! Одну минуточку — вы тоже услышите через минутку! — прошептала Элизабет.

Мать вспомнила, что у девочки чрезвычайно острый слух, что она слышит писк летучих мышей и другие звуки, которые не улавливает ухо взрослых.

На лице Элизабет медленно расцвела улыбка:

— Это Люас! — уверенно заявила она, — я узнала его лай.

— Не обманывай нас, Лиз, — тихо, и недоверчиво сказал отец, — это…

Теперь и Питеру показалось, что он что-то слышит.

— Ш-ш-ш!..

Вновь наступило молчание. Но всюду было тихо.

И все же Элизабет казалась настолько уверенной и это так явно было написано у нее на лице, что и Джим Хантер почувствовал колебание и надежду: действительно, что-то должно произойти.

Хантер поднялся и торопливо пошел вниз по узкой тропинке туда, где она сливалась с более широкой дорогой, ведущей к подножию холма.

— Папочка, свистни! — за его спиной проговорил запыхавшийся Питер.

Раздался пронзительный, резкий свист и почти одновременно с откликнувшимся эхом откуда-то с ближнего холма донесся радостный ответный лай.

Тихий день клонился к вечеру. Люди стояли на дороге, собираясь приветствовать усталого путника, который шел к ним издалека, движимый слепой верой и преданностью.

Им не пришлось долго ждать. Из зарослей на крутом склоне холма выскочил на тропинку зверек пшеничного цвета на черных лапках. Он сделал грациозный прыжок футов в шесть и мягко упал к их ногам. Раздался ни с чем не сравнимый, вопль: это приветствовал хозяев сиамский кот.

Лицо Элизабет сияло от радости. Она опустилась на колени и подняла громко мурлыкающего кота.

— О, Тао, — произнесла она тихонько, беря его на руки, а он обхватил ее за шею черными лапками.

— Тао! — прошептала девочка, пряча нос в пушистый, пахнущий дикой мятой мех, и кот еще крепче ухватился за шею ребенка, так что Элизабет чуть не задохнулась.

Лонгридж никогда не считал себя особенно чувствительным человеком. Но когда, вслед за котом показался лабрадор и он увидел его изможденного со свалявшейся шерстью; когда пес со всех ног бросился к своему хозяину и безграничная собачья преданность светилась в его ввалившихся глазах; когда послышались странные, сдавленные, непонятные звуки, которые издавал лабрадор, прыгая на хозяина; когда он увидел, какое лицо было у его друга — Лонгридж почувствовал, как к его горлу подкатился комок. Ему пришлось отвернуться словно для того, чтобы разжать на шее девочки лапки Тао.

Шли минуты. Собравшись вокруг собаки, люди взволнованно переговаривались, ласкали ее, гладили и подбадривали, пока пес уже совсем перестал сдерживаться, сильно вздрагивая, принялся так лаять, что, казалось, уже никогда не остановится. Он не сводил с хозяина оживших, блестящих глаз.

К общему шуму присоединился сиплый вой кота, сидящего на плече у Элизабет.

И вдруг, будто всем сразу, пришла в голову одна и та же мысль. Наступило молчание. Никто не смел взглянуть на Питера. Мальчик стоял в стороне и мял в руках прутик, пока тот не превратился в мягкую ленточку. Питер не дотронулся до Люаса и отвернулся, когда пес, обходя всех поочередно и приветствуя почти по-человечески, наконец подошел к нему.

Питер только сказал:

— Я рад, что он вернулся, папочка. И твой старый кот Тао тоже, — обратился он с вымученной улыбкой к сестре.

Простодушная и непосредственная Элизабет залилась слезами. Питер неловко, застенчиво почесал у Тао за ухом: