Невероятные похождения Алексиса Зорбаса

Затем принимался за рассказ я. Русский – он, видать, соображал не шибко – сразу же кричал: «Стоп!» А мне только того и надо было! Я вскакивал, раздвигал столы и стулья и пускался в пляс… Эх, до чего дошли люди, тьфу, пропади они пропадом! Дожили до того, что тела их совсем онемели, только губами и разговаривают! Да разве губами можно что сказать? Если б ты видел, как русский пожирал меня глазами с головы до ног, как он все понимал! Танцуя, я рассказал ему про все свои страдания и странствия, сколько раз был женат, какие ремесла знал – как рубил камень, как был подрывником, ходил с лотком, лепил горшки, как был комитадзисом, играл на сандури, торговал орехами, как был кузнецом и контрабандистом, как меня посадили, как я сбежал и добрался до России…

Он все понимал, все, хоть и не шибко соображал. Говорили мои ноги и руки, говорили мои волосы и одежда. Даже нож, который висел у меня на поясе, и тот говорил… А когда я оканчивал рассказ, этот болван хватал меня в объятия и расцеловывал. Мы снова наполняли стаканы водкой и принимались плакать и смеяться, обнявшись. На рассвете приходилось расставаться, и мы, шатаясь, отправлялись спать. А вечером встречались снова.

Смешно? Не веришь, хозяин? Ты, должно быть, думаешь: «Да что это он за чушь городит, этот Синдбад-мореход?» А я голову даю на отсечение, что именно так и разговаривали друг с другом боги и дьяволы.

Да тебя уже сон взял. Слишком ты нежный, быстро сдаешься. Ну ладно, ступай баинькать, завтра продолжим. Есть у меня план, замечательный план – завтра расскажу. Я еще выкурю сигарету, а то и в море окунусь: голова вся в огне, охладить не мешало бы. Спокойной ночи!

Уснул я не скоро. «Жизнь моя пропащая, – думалось мне. – Вот если бы можно было взять тряпку и стереть все, что я читал, слышал и видел, пойти в учение к Зорбасу и начать постигать все с азов! Как бы все было по-другому! Я научил бы все мои пять органов чувств и все мое тело радоваться и понимать. Научился бы бегать, бороться, плавать, скакать верхом, грести, водить машину, стрелять из ружья. Дал бы плоть моей душе и примирил бы наконец в своем существе двух этих вечных врагов…»

Сидя на постели, я вспоминал все мою пропащую жизнь. Через открытую дверь было видно, как в тусклом мерцании звезд Зорбас сидит, согнувшись, на скале, словно ночная птица, и смотрит на море. Я завидовал ему. «Он нашел истину, – думал я. – Вот истинный путь!»

В другие, первозданные времена творения Зорбас был бы вождем своего народа и вел бы его за собой, прокладывая секирой путь. Или был бы прославленным трубадуром, который странствует от замка к замку, и все – вельможи, дамы и их подданные – безропотно внимали ли бы словам, слетающим с его толстых губ… А в наше безрадостное время он – словно голодный волк, кружащий вокруг загона. Даже опустился до того, что стал шутом у бумагомарателя.

Вдруг Зорбас поднялся, разделся, бросил одежду на гальку и окунулся в море. В скудном лунном свете его огромная голова то появлялась из воды, то снова исчезала. И было слышно, как он издает возгласы, лает, ржет, кричит петухом: душа его снова возвращалась к животным, пребывая среди ночного спокойствия в полном одиночестве и купаясь в море.

Мало-помалу, сам не почувствовав как, я уснул. А утром на рассвете я увидел веселого и полного сил Зорбаса, который направлялся ко мне, собравшись потащить за ноги.

– Вставай, хозяин. Расскажу тебе мой план. Ты слушаешь?

– Слушаю.

Он уселся, согнувшись и скрестив ноги, и принялся рассказывать, как он установит подвесную дорогу от вершины горы и до самого берега, чтобы спускать по ней лес, необходимый для устройства шахты, а остатки его можно будет продать на дрова. Мы решили взять в аренду у монастыря сосновую рощу, но перевозка леса стоила слишком дорого, а мулов найти было негде. И вот Зорбас задумал соорудить подвесную дорогу, использовав толстый трос и столбы со шкивами: подвешенные на вершине холма бревна во мгновение ока будут долетать до берега.

– Согласен? – спросил Зорбас напоследок. – Подписываешь?

– Подписываю, Зорбас. Приступай.

Он зажег мангал, поставил джезву, приготовил кофе, набросил мне на ноги одеяло, чтобы я не мерз, и, довольный, удалился.

– Сегодня, – сказал Зорбас, – мы проложим новую галерею. Я нашел жилу. Настоящий черный бриллиант!

Я раскрыл рукопись «Будды» и углубился в мои собственные глубинные галереи. Я работал весь день и, работая, ощущал облегчение, обретал спасение, испытывал смешанное чувство освобождения, гордости и омерзения. Работал я вдохновенно, потому что знал: как только закончу эту рукопись, перевяжу ее и запечатаю, я буду свободен.

Почувствовав голод, я съел немного изюма, миндаля и кусок хлеба. Я ожидал, когда придет Зорбас и принесет блага, радующие человека, – бодрящий смех, доброе слово, вкусную еду.

Зорбас появился вечером, приготовил еду, и мы поели. Мысли его витали далеко. Зорбас опустился на колени, укрепил в земле несколько щепок, протянул веревку, подвесил на крохотных крючках спичку и принялся искать нужный угол наклона, при котором конструкция не развалится.