Невероятные приключения Фанфана-Тюльпана (Том 2)

- Мне это понятно, мсье.

- Но не повторяйте этого. О! Я получил, великодушное утешение. Оно пришло от самого генерала Вашингтона. Знаете, что мне сказал этот великий человек? Что провидение подтвердило предусмотрительность моего отказа от затеи, поставив непреодолимые природные препятствия. "- Какова бы ни была боль, испытанная нами из-за тщетности усилий, - продолжал он, - будьте уверены, что ваша репутация останется незапятнаной и столь же высокой как и раньше."

Обращаясь к Тюльпану, он пристально смотрел сквозь него, куда-то в пространство, как бы размышляя о своем предназначении, и Тюльпан это понял. То, что последовало за этим, его не удивило.

- ... Но, мой друг, задетому в своих лучших чувствах, опозоренному, осмеянному в своих собственных глазах солдату, побежденному лишь в сражении со снегом и льдом, мне необходим реванш для восстановления репутации, которая, чтобы ни говорил Вашингтон, скомпроментирована. Вы согласны?

- Настолько, господин генерал Армии Севера, что, если я здесь, то чтобы помочь вам её отвоевать. - Он на время замолчал. - Даже ценой моего скальпа и вашего, конечно, ибо будет смешно облысеть одному. - Затем добавил. - Это с индейцами нужно будет сражаться?

Но Лафайет больше ничего не сказал в тот вечер.

* * *

После неудачи у озера Чемплейн Лафайет остался с небольшими силами ополченцами, охотниками, - неподалеку, для изучения на местности обстановки и последствий, которые могут возникнуть. Чтобы избежать ошибок и не лишиться из-за какой-то малости военного триумфа, он собирался осведомляясь, уточняя, шпионя,, навести мосты в будущее - его будущее, которым он боялся пренебречь. В этом был его конек. Передвижения английских войск на противоположном берегу озера Чемплейн, необозримые даже через подзорную трубу, ему были известны - хотя неясно и часто противоречиво через охотников, быстро забывавших о своей национальности, предавая отца и мать за золотые экю. Ему было отлично известно об участии в войне на стороне англичан многочисленных индейцев, не перестававших многие месяцы опустошать пограничные регионы. Их набеги сеяли ужас на американской земле, набеги с "цивилизованным" британским вооружением, не мешавшим индейцам сохранять свои давние и любимые привычки скальпировать жертвы: мужчин, женщин, детей. Рассказывали, что после взятия передового поста два американца были разодраны на части индейцами в присутствии английского полковника, не нашедшего удивительным, что его союзники пьют кровь "мятежников" и едят их почки.

Своим числом, своей храбростью, своим бесподобным знанием земель, своим искусством сражения без подготовки, индейцы представляли, таким образом, первый оплот, требующий преодоления, прежде чем доберешься до англичан. Их нужно было обезвредить, чтобы не иметь потом в тылу надоедливых и смертоносных стай, неискоренимых из-за невозможности преодолеть их подвижность и изменчивость.

Их сила была в английском снабжении, вооружении и пропаганде, тщательно учившей их ненавидеть захватчиков земель их предков, то есть белых американцев и, в разумной мере, "французских жандармов", пришедших на помощь последним, чтобы грабить и убивать - их сила была в способности, забыв древние междуусобицы и распри, создать союз, соединивший великие племена, близкие по крови и языку с могущественным ирокезским народом. К ним в начале марта они и направлялись, ибо таков был новый замысел Лафайета, его попытка восстановить, особенно в своих глазах, репутацию и освежить свою славу: он решил прийти к 9 марта на канадскую территорию, где, как известно было от шпионов, собрался союз пяти индейских племен.

Сильный дождь шел в то туманное утро, когда генерал-майор в большой накидке на плечах смотрел на марш двух тысяч его вирджинцев, покидавших лагерь Вэлли Форж. Они шагали в ногу, звучно шлепая по грязи. Они шагали прямо, с оружием на плече, парадным строем, отдавая честь выпятившему грудь фон Штаубену, а резкие звуки труб и раскатистая дробь барабанов поднимали настроение генерал-майора.

В то же самое время в одном из бараков лагеря под приглушенные звуки военной музыки происходила не столь великолепная сцена. В доме Присциллы Мильтон и Тюльпана.

- Мои штаны, - бушевал Тюльпан, - Куда ты спрятала мои штаны? Ты не понимаешь, что я должен идти?

- Отлично, уходи, - рыдала Присцилла - но если ты уйдешь, то уйдешь в кальсонах!

Как помешанный, он вот уже десять минут носился во всех направлениях, заглядывая под кровать, открывая ящики, чулан, взламывая стенные шкафы, где Присцилла хранила инструменты, - штанов не было нигде. Кончилось тем, что он бросился на колени.

- Моя дорогая...

- Ах! Достаточно! Не называй меня своей дорогой, если хочешь меня покинуть. - Она зарыдала ещё сильнее.

- Но я не хочу тебя покидать! Я не покидаю тебя! Я иду воевать!

- Это одно и тоже.

- Ничего подобного. С войны-то я вернусь.

- Да, а если погибнешь?

- Ты будешь вдовой героя, павшего за американскую независимость.

- Твоей вдовой! - Она присвистнула. - Конечно, я стану твоей вдовой! Но чтобы быть твоей вдовой, нужно вначале стать твоей женой.