Невероятные приключения Шарлотты Бронте

— Да что вы, мисс Бронте! Неужели вас оскорбило то, что я сказал вчера?

— Да, меня оскорбило это вчера и оскорбляет сегодня.

— Но я не имел в виду ничего дурного, — сказал мистер Теккерей, уязвленный моими словами, и принял покровительственный тон. — Вы слишком чувствительны. Если хотите выжить в жестоком литературном мире, вам придется нарастить толстую кожу.

— Люди, считающие других излишне чувствительными, сами обычно бесчувственны, как носороги, — парировала я.

Мистер Теккерей обжег меня негодующим взглядом, но тут же вспомнил о хороших манерах.

— Ладно. Если я задел ваши чувства, прошу меня извинить.

— Вы называете это извинением? С таким же успехом я могла бы назвать вас невежей, а потом сказать: мне жаль, что вы такой, какой есть.

— Вы уже назвали меня носорогом, — напомнил мистер Теккерей, рассерженный, но веселый.

— Только потому, что вы это заслужили.

Теперь, сбитый с толку, мистер Теккерей сказал:

— Не понимаю, из-за чего весь этот сыр-бор? То, что я сказал, было всего лишь пустой безобидной шуткой.

— Нет, сэр! — горячо воскликнула я. — В лучшем случае это была шутка дурного тона, а в худшем — жестокая!

Мы стояли лицом к лицу: я — воплощение ярости, мистер Теккерей — надменного негодования. Мои ладони невольно сжались в кулаки, и я не знаю, что сделала бы, если бы Джордж Смит, услышав нашу ссору, не поспешил к нам, оставив свой завтрак.

— Шарлотта, у вас есть все основания обижаться, — сказал он, — но я уверен, что мистер Теккерей действительно не хотел причинить вам страдание. Пожалуйста, позвольте ему принести извинения как положено.

Эти благоразумные слова произвели эффект ушата холодной воды, вылитого на сцепившихся противников.

— Я прошу прошения за то, что оскорбил вас, — с искренним раскаянием произнес мистер Теккерей. — Можете ли вы простить меня?

— Да, конечно. — Я не слишком-то поверила ему, но обрадовалась, что выход найден.

— Я хотел бы загладить свою вину, — сказал мистер Теккерей. — Пожалуйста, позвольте мне пригласить вас вместе с моими друзьями в театр. Пьесу выбирайте сами.

От перспективы очередного светского мероприятия мои нервы завибрировали, но я предпочла согласиться, чтобы он не думал, что я все еще сержусь. Мы назначили встречу на следующий вечер. Тут прибыл мой экипаж, и я отправилась в Бедлам.

* * *

По мере того как экипаж увозил меня все дальше от живописных улиц Гайд-парк Гарденз, меня начинали одолевать дурные предчувствия. Сент-Джордж-филдз, где расположен Бедлам, был знаменит трущобами, из худших в Лондоне. Разрушающиеся доходные дома стояли вдоль грязных узких улиц, квартиры в них снимали самые бедные и униженные представители человечества. От мусорных баков и выгребных ям исходила тошнотворная вонь. Но, разумеется, власти не могли предоставить психиатрической больнице место в более престижном районе.

Бедлам представлял собой внушительное сооружение в три этажа, увенчанное гигантским куполом, с классическим портиком и колоннами, окруженное каменной стеной. Величественное, словно храм, оно доминировало над широким бульваром. Доктор Форбз ждал у ворот. Мы обменялись любезностями, и он повел меня внутрь. Лужайка, окаймленная цветущими кустами и затененная высокими деревьями, выглядела неуместной среди убогих трущоб, как и люди, вместе с нами поднимавшиеся по широкой лестнице взволнованной гомонящей компанией. Многие из них были модно одетыми дамами и господами, каких можно встретить на Пэлл-Мэлл.[2]

— Кто эти люди? — спросила я.

— Посетители, — ответил доктор Форбз. — Некоторые пришли проведать родственников, являющихся нашими пациентами, а большинство — совершить экскурсию по больнице.

Поглазеть на больных, как на зверей в зоопарке, подумала я и почувствовала себя пристыженной из-за собственного любопытства, пока доктор Форбз не указал мне на будку при входе, где служитель собирал входную плату, и не сказал:

— Деньги, которые вносят посетители, помогают оплачивать уход за пациентами.

Шаги и болтовня визитеров раздавались гулким эхом в просторном, с высоким потолком холле, залитом солнечным светом, проникавшим сквозь многочисленные окна. Пока Бедлам выглядел вполне респектабельным учреждением, а не угрюмой темницей, какой я его себе представляла. Даже запах стоял в нем ничуть не худший, чем в других лондонских зданиях, канализационные системы которых отравляли воздух повсюду. Доктор Форбз провел меня через часовню и цокольный этаж, где располагались кухни, кладовые и прачечная. Там работали люди, которых я попервоначалу приняла за слуг.

— Пациенты, чье состояние это позволяет, работают здесь и тем окупают свое содержание, — объяснил доктор Форбз.