Невероятные случаи зарубежной криминалистики. Часть 1

– Вы убавили громкость или выключили проигрыватель?

– Этого я уже не помню. Точно не скажу. Помню только, что весь был в крови: пиджак, рубашка. Поэтому подошел к шкафу и взял плащ.

– Как выглядел шкаф? Где стоял?

– Металлический, примерно два метра десять сантиметров высотой.

– Где он стоял?

– В спальне.

– Что было потом?

– Кое-что еще. Роясь в одном из ящиков шкафа, я нашел там двадцатидолларовую бумажку. Сунул ее в карман. Это был единственный случай, когда я что-либо украл.

– Этот плащ, по всей видимости, был женский. Он вам подошел?

– Рукава оказались коротки, но ненамного. Я сбежал вниз и сел в машину. Затем бесцельно колесил по улицам. Остановился у магазина, где продавались списанные воинские вещи. Перед этим я снял пиджак и рубашку. Пиджак разрезал ножом на куски, завернул вместе с рубашкой в плащ и бросил узел на заднее сиденье. Затем зашел в магазин и купил себе белую рубашку. Там же ее и надел.

– Вы вошли в магазин без рубашки?

– Да. А что?

– Ив магазине не удивились?

– Почем я знаю. Я вернулся в машину и поехал к заливу Линн-Марш. Как раз начинался отлив. Я остановился и выбросил все в воду. Сначала куски пиджака, затем остальное. Волны все унесли в море. Я уже собирался уезжать, когда заметил, что за мной наблюдает какой-то парень.

– И что вы сделали?

– Ничего. Сел в машину и уехал.

– Это случилось 14 июня 1962 года? – спросил прокурор Боттомли.

– Да.

– Выходит, вы находились на свободе всего несколько недель. Из тюрьмы вас выпустили примерно за два месяца до этого. Какой был день?

– Когда меня выпустили?

– Нет, когда вы убили Анну Слезерс.

– Четверг.

– А через два дня, кажется, это случилось в субботу, вы снова отправились куда-то.

– Да, но это было еще через четырнадцать дней. Тридцатого. В субботу утром. Дома я сказал, что у меня работа в Суомпскот-те. Я сел в машину и катался по улицам. Потом вдруг остановился перед домом номер 73 на Ньюхолл-стрит, Когда-то я там уже бывал.

– Что вами руководило?

– Откуда я знаю? Случай. Как и всегда. Но там я не совершил убийства. В тот, первый, раз. Я собирался поразвлечься с одной красивой бабенкой лет тридцати пяти. Но у меня ничего не получилось, и я ушел. Не знаю, почему. Просто взял и ушел.

– Ну а во второй раз?

– Во второй? Постучал в одну из дверей.

– В квартиру Хелены Блейк?

– Да, но тогда я этого еще не знал. Я позвонил, и она мне открыла. Она были в пижаме. Кажется, хлопчатобумажной, в цветочек. Застегнутая по самый подбородок. Я сказал, что должен сделать небольшой ремонт, но она ответила, что ничего об этом не знает. Тогда я сказал, что должен осмотреть окна, выяснить в порядке ли прокладки и покрасить их. Она ответила, что давно пора сделать это. Я увидел, что возле двери стоят две бутылки молока. Осторожно, чтобы не оставить отпечатков пальцев, я взял их и подал хозяйке. Она меня впустила. Очевидно, она как раз делала уборку: окна были раскрыты настежь, с одного из них свешивался ковер. В гостиной, был камин, какие-то картинки на его карнизе, старый телевизор, фотография красивой девушки. Может быть, это была ее дочь или племянница. Она была очень милой дамой. Мы немного поговорили. Затем я сказал, что потолки также нуждаются в побелке и что надо еще осмотреть оконную раму в спальне…

Дальнейший рассказ был всего лишь повторением той ужасной действительности, которая уже известна читателю. Главным во всем этом было то, что Де-Салво действительно в деталях описывал совершенные Бостонским Душегубом преступления. Жуткие подробности его ничуть не смущали. Он не стыдился рассказывать, как совершал надругательства над трупами своих жертв, как завязывал у них на шеях банты из нейлоновых чулок. Прокурор Боттомли попросил принести пару дамских чулок, и Де-Салво завязал их точно таким же бантом, который был на задушенных им женщинах.

Когда прокурор пытался узнать подробности, которые Де-Салво не мог вспомнить, тот хватался за голову и возмущенно протестовал:

– Как я могу все это помнить? Я забирался в тысячи квартир. Я не хочу лгать. Я просто не помню. Забыл…

Он легко чертил планы квартир, точно указывал расположение трупов. И делал все это так старательно, словно хотел и себя, и следователя убедить в том, что у него отличная память. Это была необычная исповедь убийцы, который каждым своим последующим признанием ухудшал свое положение. И по сей день этот случай в истории мировой криминалистики является своего рода исключением. Но с какой же целью он это делал? Почему любой ценой пытался доказать, что все эти страшные преступления совершены им? Может быть, делая эти признания, он получал какое-то необъяснимое своеобразное шизофреническое наслаждение? Или во всем этом был некий умысел? Найти точный ответ на эти вопросы так никогда и не удалось.

– Постарайтесь объяснить, что вами руководило, Алберт? Что вы чувствовали? Что вас толкало на преступления? – спросил подследственного прокурор Боттомли.

– Имеете в виду, какие чувства при этом у меня возникали?

– Чувства и все остальное. Что вы думали, что чувствовали, когда, например, хватали сзади Нину Николз?