Невеселая история

Ночь, как и полагается, дед провел в мастерских, но работа, исполняемая обычно им с ответственностью и удовольствием, в этот раз тяготила и была некстати.

К ночи поднялся ветер. Он грохотал листом железа на крыше, задувал сквозь щель под кровлю и раскачивал под потолком электрический фонарь в жестяной юбке. Было зябко, знобило… Архип оглядывал стены мастерской, по которым скакали чудовищные тени, отбрасываемые кабинами тракторов, верстаками и колесами на осях.

«Вот тебе и ядрена вошь! — думал дед. — Угораздило же меня схлестнуться с этой Тонькой! Ради ее поганых трешек. Ей человека упечь — как сморкнуться! Дымоход–баба. Вся начальство у нее в кобелях ходит. Уж что у нее в магазине творится — а все с рук сходит. Оглянуться не успеешь — покатишь в казенном вагоне лес валить. А какой мне теперь лес? Сила уж не та! Загнусь где–нибудь под елкой, как собака! Если б десяток лет назад…»

Дед мерил старыми подшитыми валенками студеный цементный пол и кутал зябнущие плечи в ватное пальто с воротником. Ныло сердце.

В самый разгар ночи, в самый темный ее час, фонарь под потолком особенно закачался, забился на крючке, и лампочка в нем рассыпалась со звоном.

Дед вздрогнул, но лампочку менять не стал, а забился в угол на своем топчане и остался сидеть так, глядя в темноту и слушая, как бьется лист на крыше. Руки его мерзли.

Перед глазами Архипа встали почему–то похороны его жены, Елизаветы, и она в гробу, совсем чужая, непохожая на себя живую, строгая, холодная и, что поражало больше всего, совершенно равнодушная к Архипу и его горю.

А еще вспомнился Петька, его старшенький, ясный, как солнышко, умерший в голодный год от крупа, так и не дожив до трех лет. Вспомнилась его болезнь, весной, в распутицу, когда Петька начал задыхаться и у него посинели ноготочки. Соседская бабка сказала, что помрет, но Архип не поверил, схватился, как был, и с мальчишкой на руках пешком пустился в больницу, в район, за 16 километров. Пустился ходко, но сразу же за деревней почувствовал, как сделались ватными с голодухи ноги. Не было сил. Он отдыхал, прислонившись спиной к деревьям и тяжело дыша, и снова шел, увязая в грязи. А Петька задыхался на руках, кашлял отрывисто, будто лаял, а когда кашель немного отступал, начинал тихонечко плакать, беспомощно и доверчиво, будто бы жаловался Архипу, как ему плохо и больно, и надеялся, верил, что отец поможет, что отец не допустит беды. Архип бежал и шел, и брел еле–еле, и почти уже полз и не было из–за распутицы на дороге ни одной попутной телеги или грузовика. А парнишечка вдруг притих на руках, не кашлял, а лишь дышал с трудом, и наблюдал за лицом отца серым скорбным глазком, за двигающейся щетиной, за ручейком пота на кадыке, за губами, за парком изо рта. Он не плакал уже, последняя чистая слезинка сохла в уголке его глаза, и во взгляде его не было укоризны, а было понимание, и прощение, и от этого взгляда Архип понял, что все, конец, и сейчас в ангаре, как и тогда, на дороге, волосы зашевелились у него под шапкой.

Утром механики застали деда все в той же позе — с остановившимся взглядом и сбившимися набок волосами.

— Архип Платонычу — наше с кисточкой! — как всегда за ручку приветствовали механики старика.

Дед, не разбирая лиц, посмотрел на молодых мужиков и начал шарить вокруг себя в поисках ушанки.

— Ты что ж, Платоныч, так оплошал? — заулыбались они. — Всю деревню без молока оставил?

Ничего не отвечая, дед поднялся, зачем–то обхлопал ушанкой колени и бока, посмотрел на механиков скучным, невидящим взглядом и, не простившись ни с кем, двинулся вон.

Это больше всего и удивило механиков — равнодушный ко всему, скучающий вид деда.

Архип пришел домой много позже обычного, без шапки и без котомки. Прошелся не разуваясь по комнате, заглянул со скукой в кастрюлю на столе, но есть не стал.

— Где это вы, батя, все пальто перепачкали? — равнодушно поинтересовалась его невестка, нечесанная и вечно сонная баба, мать двоих вечно грязных ребятишек. — Или упали где?

Архип Петрович посмотрел на нее строго и ничего не ответил. Он поискал глазами ведро с водой и медленно напился из ковшика. После этого лег на диван в столовой и отвернулся к стене.

Обедать он не стал, несмотря на приглашение невестки. Пообедав, младший внучок Петька взобрался на дедов диван, перегнулся через его плечо и заглянул в лицо. Дед лежал с закрытыми глазами и скорбным выражением лица. На внука он никак не отреагировал, и тот отстал.

За окном стемнело.

Пришел с работы Сашка, архипов младший сын, единственный оставшийся в деревне. Пришел довольный только что закрытыми нарядами, но, заметив лежащего на диване отца, притушил голос.

— Чего это он, на работу не собирается? — вполголоса спросил он у жены.

Та равнодушно пожала плечами:

— Так с утра лежит.

Ужинать сели без деда. Ужинали картошкой вареной в мундире и постным маслом. Картошку брали из общей миски, и в ту же миску бросали очищенную шелуху. Масло, уже подсоленное, стояло рядом в блюдечке. Внучок Петька ленился чистить картошку и все норовил запустить ее в рот прямо в шелухе.