Невеста

Да. И Одену, судя по его виду, пришлось нелегко. Теперь и ему, и мне легче. И что сказать?

Находиться рядом?

Насколько рядом?

– Лето почти закончилось. – Он сам заполняет пустоту между нами. – Еще неделя осталась…

Это выходит, что я… месяц? Полтора почти? И осталась неделя? От всего длинного лета?

– Я скажу, чтобы подали завтрак. – Оден поднялся. – Эйо, пожалуйста, если чувствуешь, что не справляешься сама, то позови. Не меня – так служанку. Вот шнур. – Он вкладывает мне в руку витую ленту с массивной кисточкой на конце. – Или просто если понадобится что-то.

– Моя одежда.

– Конечно.

Вода горяча, и я просто лежу, позволяя ей избавить меня от грязи. Собственное тело становится легким, невесомым почти, и если закрыть глаза, то легко представить, что нахожусь я вовсе не в бассейне чужого дома, но где-нибудь на берегу…

Или в чаше, где открываются горячие ключи, которые выносят серую грязь…

В той чаше хватило бы места двоим.

Та чаша осталась позади, вместе с дорогой и всем, что в дороге случилось. И что бы ни привело меня в этот дом, он так и останется чужим.

А Оден?

И я?

Притвориться, что все как раньше? Но это ложь. А что тогда правда?

– Эйо, – тяжелая ладонь легла на волосы, – ну кто спит в ванной? Это небезопасно.

– Зато приятно.

Не хочу соглашаться сугубо из упрямства, пусть и назовут его детским. А вода остыла и уходит, с шумом исчезая в железных трубах дома.

– Вставай.

Меня заставляют выбраться на бортик бассейна.

– Не упрямься, – спокойно говорит Оден, когда я пытаюсь оттолкнуть его руки. – Я не трону тебя. Если ты не захочешь.

– Я сама.

Губку и мыло он все-таки отдает, но не уходит, наблюдает. И когда мыло попадает в глаза, фыркает, словно давая понять, что это меня высшие силы за строптивость наказали.

И поливает из ковшика горячей водой.

– Я захлебнусь.

– Я не позволю, – возражает Оден, набрасывая на плечи пушистое полотенце. Вытирает сам, бережно, разминая затекшие мышцы. Слабость уходит. – Вот и все. Сейчас поешь, и станет совсем хорошо.

Одеваюсь я сама, но под бдительным присмотром.

И да, одежда – моя, я помню ту портниху, которая ее шила и еще ворчала, что приличные девицы из приличных семей не носят подобное. Алые бриджи и белая рубашка с кружевным воротником. Алый жилет, отороченный золоченым шнуром. И два ряда крупных золотых пуговиц.

– Что-то в этом есть. – Оден обходит меня по кругу.

Сам он одет просто, по-домашнему, но видно, что и рубашка, и вельветовая куртка слегка великоваты. Меня тянет потрогать ткань и разгладить вон ту складочку на плече. А еще лучше – спрятаться под эту куртку, обнять его и стоять долго-долго… просто так, без причины.

Мало мне было?

Похоже на то…

Стол накрыт на двоих. Розы. Вазы. Белый костяной фарфор. И столовое серебро во всем его многообразии… Пересчитав вилки, ложки и ножи, я пришла к выводу, что подобные завтраки не для меня. Манеры не настолько хороши, чтобы получать удовольствие от этого церемониала, странно, что за спиной не выстроилась когорта лакеев.

– Что не так?

Он издевается? Непохоже.

– Меня, конечно, учили… – я подняла вилку о двух зубцах, – но не так чтобы очень старательно… и я кое-что помню… но, боюсь, воспитание мое далеко от идеального…

– Эйо, – Оден сдвинул серебро на край стола, – не думай о всякой ерунде. Просто поешь, ладно?

Ем. Благо я, оказывается, зверски голодна, а повар превосходен. Пресные корзиночки с паштетом из гусиной печени. Тончайшие блинчики с кремовой начинкой. Перепелки в меду. Полупрозрачные ломтики семги, завернутые в листья салата. Терпкий соус. Кунжутные крендельки, которые полагается размачивать в мясной подливке.

Оранжерейная клубника со сливками.

Пирожные.

Горячий шоколад…

Пожалуй, завтрак почти примирил меня с жизнью, настолько, чтобы заговорить. Но из всех вопросов, которые следовало бы задать, я выбрала самый бессмысленный:

– Я тебе больше не… противна? – Я не могу не смотреть на Одена. И то, как он болезненно хмурится, поджимает губы, словно запрещая себе говорить о чем-то, пугает.

И боюсь почему-то не его, но за него.

– Ты никогда не была мне противна, Эйо. – Он встает. И спиной поворачивается, собака упрямая. – Я не мог смотреть на тебя, потому что видел не тебя, но королеву.

– А теперь?

– Теперь…

Отросшие волосы он собирает в хвост, забавный такой, короткий и пушистый. А над ушами подшерсток выбивается светлым пухом.

– Я думал, что потерял тебя. Навсегда, понимаешь? То, что произошло в Долине…

– Не надо. Пожалуйста.

Я не хочу об этом говорить. Вспоминать. Выслушивать оправдания. Или объяснения. Что изменится?

Мне было страшно.

И плохо.

Я не желаю, чтобы однажды все повторилось. А это случится, если я хоть на миг забуду правила игры. Сейчас мы нужны друг другу. Но как надолго? И что будет после того, как необходимость отпадет?

– Как скажешь. – Оден кланяется и протягивает конверт. – Тебе просили передать.

Письмо?

Знакомый герб на печати заставляет сердце забиться в ускоренном ритме. Брокк! И если так, то… то надо ли открывать? Он обещал, что не отдаст меня никому, но я в чужом доме.

А его нет рядом.

Почему?