Невеста

– Я виновата. – В сумке найдется сухой тысячелистник, если разжевать – вкус премерзостный, – то сойдет за повязку. – Я слишком задумалась… зазевалась… и едва нас не убила.

Кашица не желает держаться на щеке, сползает, и мне приходится подбирать и приклеивать ее снова и снова. А пальцы трясутся.

Оден молчит. Сказал бы сразу, что думает… но нет же, вежливый.

Выругавшись, я просто зажимаю царапину рукавом. Пытаюсь встать, но ноги не держат. Оден приказывает:

– Сядь.

Сажусь. Оден обнимает, и сопротивляться сил нет, а мои выставленные локти для Одена – не аргумент.

– Все ошибаются, Эйо.

Пускай. Но сегодняшняя ошибка была глупа.

Мне следовало быть немного более внимательной.

– Конечно, чем больше опыта, тем меньше шанс ошибку совершить, но все ошибаются. – Оден заставил убрать руку и провел пальцем по ссадине. – Больно?

Да нет, не очень…

– И ошибка – не твоя. Наша. Я и сам отвлекся.

Он вытащил флягу и, сунув в руки, велел:

– Промой.

Вместо тряпки – сухой белый мох, который остановит кровь не хуже тысячелистника.

– Мне следовало понять, что поле пахнет немного иначе. Знакомо. Мне прежде случалось сталкиваться. – Он сам держит моховую губку у лица и шершавым сбитым пальцем поглаживает щеку. – А ты смогла нас вытащить.

Ну да, осталось меня наградить за достижения… Кажется, я произнесла это вслух, потому как Оден рассмеялся:

– Наградим. Когда выберемся, так непременно.

Выбираться пришлось в обход, и круг сделали приличный, поскольку я не знала наверняка, как далеко распростираются границы пятна. Можно идти яром, он спокоен, и следов вмешательства я не ощущаю. А потом поднимемся и…

Яр вывел к бело-золотой равнине верхового болота. Я выдохнула с облегчением: не знаю уж по какой причине, но альвы болот не любили, псы, впрочем, тоже. Верно, слишком уж нетороплива, тяжеловесна была эта земля, неподатлива к воздействию.

И сейчас протянулись под солнцем выгоревшие гряды, спрятались между ними зеленые ковры мочажин. Цвели багульник и болотный мирт, а на кустах голубики зеленели ягоды. Ноги проваливались в моховое покрывало. Звенело комарье… а ко мне возвращалась утраченная было уверенность. Все будет хорошо.

Я сумею.

К ночи мы добираемся до сухой земли, и я долго прислушиваюсь к лесу, пытаясь выловить тревожные ноты, предупреждающие об опасности. Но ничего не слышу.

И в конце концов решаюсь покинуть безопасную землю.

Нынешний костер из сосновых сучьев пахнет смолой. Я добавляю пару веток багульника, и Оден кривится: запах неприятен. Зато гнус отпугнет. Я стягиваю сапоги, насквозь промокшие и, кажется, готовые развалиться если не сегодня завтра, то послезавтра точно.

Они и так изрядно вынесли.

Разглядываю собственные ноги. Ступни распухли и покраснели от болотной воды. Кожа на пальцах сморщилась. Мозоли старые. Мозоли новые… руки не лучше. Наверное, я ничем не отличаюсь от тех бродяг, которыми полны дороги… оно и к лучшему, меньше внимания привлекать буду.

– От Лосиной Гривы у нас два пути. – Все-таки решения, касающиеся двоих, лучше принимать совместно. – Первый – в обход. Как по мне, он безопасней. В предгорьях густые леса и спрятаться легко. – Ноги вытягиваю к костру, и жар щекочет ступни. – Но я не уверена, что мы доберемся до Перевала вовремя. С середины осени леса в спячку впадают. И я слабею.

– А второй?

Оден не собирается менять привычек и устраивается рядом. Что ж, так даже лучше, сама бы я не решилась подойти к нему.

– Через Долину.

– И чем он тебе не нравится?

Всем. Там почти нет лесов. Поля, поля и снова поля, земля, разрезанная на лоскуты, и усмиренные реки в сбруе многих пристаней. Города, городки. Дороги.

Спрятаться не выйдет.

Однако я не уверена, что прятаться нужно…

Оден слушает, поглаживая след от ссадины, точно пытаясь его стереть. И я, подавив порыв сбежать, устраиваюсь поудобней.

– Ваши заняли Долину еще прошлой весной… так говорили.

И устроили знатную резню.

Псы долго пытались прорваться через заслоны альвов, а когда удалось, то попросту не сумели сдержать удар. А за линией обороны были даже не городки – деревни и хутора…

Нет, я не знаю, сколько во всем этом правды, быть может, ее вовсе и нет, а быть может, есть, но не та, что живет в историях, которые разносятся по землям лозы, обрастая жуткими подробностями.

Наверное, жертвы были. Куда на войне без них?

Войны больше нет, но есть ли в Долине мир? И если есть, то для всех ли?

– Год, значит. – Оден ласкает шею, и я запрокидываю голову. – Это много. Достаточно, чтобы навести порядок. И если там действительно встал гарнизон, то нам повезло.

Ему – возможно.

Но говорить не хочется. Я закрываю глаза, позволяя себе расслабиться. Его пальцы скользят по горлу, с каждым разом опускаясь все ниже, на волос, на нить, но в этой неторопливости есть своя прелесть.

Меня, кажется, дразнят.

– Когда случается прорыв… например, при осаде, – голос у Одена низкий, – то избежать некоторых… инцидентов невозможно.

Вторая рука оказывается под рубашкой.

– Война не бывает доброй, Эйо.

Это я и без него знаю.