Невеста

– А ты – мальчиков. – У нее всегда были ответы. – Когда отправлял на прорыв во имя короля. Жалел пехоту? Жалел… но жалость плохо уживается с долгом. И не было девочек, не было мальчиков, но были ресурсы. А еще цель, которая казалась достаточно великой, чтобы оправдать любые средства. Кстати, Оден… ты ведь и сам в какой-то мере ресурс. Главное ведь – не задумываться над этим, верно? Не задавать ненужных вопросов. Излишнее любопытство не простят даже герою… да и вообще мертвые герои куда как удобней живых. Там, куда ты идешь, понадобится сила… много силы.

– Я знаю, чего ты хочешь, но я не причиню Эйо вреда.

Еще несколько лент теряются в травах. И волосы, темные тяжелые волосы королевы рассыпаются, плащом накрывают узкие плечи. Даже руки прячутся в этих волосах. Она становится похожа на большую, мерзкого вида птицу, и белые ладони – те же птичьи лапы.

– У вас могут оказаться разные представления о том, что есть вред.

Она взмахнула руками, уже не руками – крыльями, с которых осыпались обсидиановые перья. Они полетели в лицо, целя в глаза, и Оден едва успел прикрыться руками.

Проснулся.

На рассвете, который научился ощущать так же, как ощущал закат или полдень. Эйо спала. Забралась под руку, прижалась к груди и еще вцепилась, точно боясь, что он вдруг встанет и уйдет.

Вереск. Мед.

И капля серебра.

Оден провел пальцем по тыльной стороне ее ладошки. Шершавая занозистая кожа, наверняка смуглая, потому что Эйо некогда думать о том, как уберечься от загара, от царапин и мелких ежедневных ран. И она уже отвыкла от той, прежней жизни, какой бы она ни была.

Ей нужен дом, надежный и каменный.

И сад – альва не сможет долго прожить взаперти.

Безопасность. Спокойствие. Защита.

В деревню она уедет, как же…

Оден, коснувшись теплого носа, сказал:

– Доброе утро, радость моя.

Ему хотелось бы увидеть, как она просыпается. Потягивается – это да, не понимая, насколько дразнит его. Зевает. Морщит этот самый нос, обгоревший на солнце и шелушащийся. Ресницы слипшиеся… темные? Светлые? Какого цвета ее глаза?

Сама она какова?

– Доброе утро, – ворчит… сонный вереск, пьяный мед. – Туман…

Прощальный подарок королевы?

– Не люблю туманы.

Оден знает. И еще ей не по вкусу ранние пробуждения. И лес после дождя, когда любое прикосновение вызывает водопад. И открытые пространства – она чувствует себя незащищенной.

Наверняка есть множество других вещей, которые она не любит.

Или любит, как сливки.

Придется ли ей по вкусу мороженое? Оден надеялся, что та лавка, в которой уже три сотни лет делали королевский пломбир, пережила войну. И рецепт, передававшийся из поколения в поколение, сохранен. А шоколад? Какой ей нравится? Исконный, горький, который принято пить, добавляя каплю коньяка… или новомодный, варенный с молоком и орехами?

В городе сотня мест, которые Оден хотел бы ей показать, но… какие из тех дверей он действительно сумеет для нее открыть?

– Какой-то на редкость мерзостный туман. – Эйо зевнула.

Именно. От него и мысли дурные, путаные.

И тошнит по-прежнему.

Лосиную Гриву он почуял издали: ветер донес аромат цветущего вереска. И сосновой живицы, что плавилась на солнце. Песка. Камней. Воды, пробиравшейся сквозь толщу гранита.

Звенел в поднебесье жаворонок.

Оден понял, что теряет разум. От тягучего, густого воздуха, от жара, запахов, самого этого места, которого он даже не видел.

Родник плеснул в лицо ледяными брызгами и спрятался под камни, чтобы выбраться чуть дальше и снова, подарив один-единственный глоток воды, уйти.

Он играл, дразнил, но, сдавшись, напоил-таки допьяна. Зубы заломило от холода.

– Догоняй! – За волосы дернули и отпустили.

Вода смеялась.

Вился след, вереск по вереску. Рядом. И чуть дальше.

Всегда на расстоянии вытянутой руки.

– Не поймаешь…

Она сама хохочет, Эйо, радость… его радость.

Не спрячется. Не уйдет.

Дикий хмель бродит в крови, как когда-то очень давно, когда Оден был свободен от долга, короля, войны… этот хмель заставляет забыть обо всем.

Оден, оставив погоню, падает на спину. Земля мягкая, и стебли вереска касаются щек, шеи, рук. Царапают и ласкают, делятся своим ароматом.

– Что ты делаешь, собака дурная? – Эйо подходит слишком близко и тоже оказывается на земле.

Теперь не уйдет. Она и не хочет, тянется сама, ловит губами губы. Смеется.

– Что ты со мной сотворила?

– Это не я, – шепчет, трется щекой о щеку, – это место такое… живое… Ты слышишь?

Нельзя не услышать.

И место, и ее саму. Сердце колотится быстро, нервно. И замирает на долю мгновения, стоит коснуться горячей оголенной кожи. Отпустить.

Поймать.

И удержать в руках. Больше нет места – только Эйо.

– Радость моя…

Она не ускользает, тянется навстречу. Неловкие прикосновения, через робость и страх. Нежность, которая только подхлестывает. И запах, изменяющийся, тяжелый, выдающий ее возбуждение.

Не спешить не выходит: иначе Оден сойдет с ума.

Он уже… но какая разница?

Все же Эйо в последний момент попыталась его оттолкнуть, уперлась ладошками в плечо, вытянулась струной… поздно.

И от обиды, неловкости, боли впилась в шею.

– Все уже, все… сейчас пройдет.