Мы закончили глубоким вечером, когда за окном уже зажглась иллюминация садового освещения. Валера подцепил помощниц под локоточки и был таков, оставив меня в окружении вещей, стоимость которых исчислялась миллионами, если не десятками миллионов. «Заберу после торжества, — заявил он легкомысленно. — Пока зая, не скучай».
Я задумчиво перебирала платья на вешалке, слушая, как шуршит ткань. Глаза слипались. Вот вроде весь день то сидела, то стояла, не двигаясь толком с места, а устала так, будто разгрузила пару вагонов с углём. Лариса Васильевна, глядя на мои титанические усилия сдержать зевок, посоветовала лечь спать пораньше, что я и сделала, вернувшись в ту комнату, в которой обнаружила себя утром.
Никакой пижамы мне не выдали, только махровый халат, спать в котором было невозможно. Поворочавшись, я скинула его на пол. Нет, так тоже не пойдёт. Пришлось встать и пошариться по вещам Дубовского, выуживая из стопки глаженной одежды очередную футболку. Надеюсь, он будет не против. А если да, то сам виноват — мне же надо в чём-то спать. Я легла, вытянулась под тяжёлым одеялом и затихла, проваливаясь в сон, положив телефон на тумбочку рядом. Экран загорелся от входящего звонка, но выпростать руку из-под одеяла показалось непосильной задачей. Мысль, что стоит завести будильник, быстро растворилась в дремотном тумане.
Сквозь сон я услышала, как хлопнула дверь, неверные сбивчивые шаги следом. Перевернулась на другой бок, думая, что мне снится, но подскочила, почувствовав тяжёлое сопение прямо над собой. Дубовский стоял у кровати, поставив одно колено возле моей ноги и лицо его, освещённое подсветкой телефона, показалось по-настоящему демоническим. Спустя один удар сердца, я поняла, что телефон в его руках — мой.
Он смотрел на меня с такой яростью, что от ужаса меня просто парализовало. Дубовский хлопнул ладонью по выключателю, откинул телефон в сторону и склонился над моим лицом, приблизившись вплотную — запах перегара пахнул прямо в нос. Чёрт, да он же пьян в дрова! Мутные покрасневшие глаза вперились в мои. Он был весь какой-то расхристанный, с закатанными рукавами и расстёгнутым воротом, развязанный галстук болтается на шее, волосы встрёпаны. Несколько секунд, за которые моё сердце не билость, Дубовский в упор разглядывал меня, словно пытаясь добраться до мыслей, роящихся в голове. Потом он рыкнул и рывком рванул одеяло, стягивая с меня. Подвывая от ужаса, я вцепилась в край и потянула его наверх с такой силой, что ткань затрещала. Меня затрясло. Это был совсем не тот парень, который мог остановиться в нужный момент или иногда даже походил на человека. Кто-то другой. И встретиться с ним ещё раз я бы не хотела.
Его рука обхватила моё горло, самую малость сдавила, просто обозначая, что может — я замерла с вытаращенными глазами, онемевшая, не способная выдавить пересохшим ртом ни единого звука. Страх затопил меня с головой, как цунами, пульс бесновался, отдаваясь в ушах. Палец Дубовского с силой прочертил по моему подбородку, потом по губе. Его грудь ходила ходуном, дыхание тяжело вырывалось изо рта. Он потянулся и снова взял телефон, показывая мне:
— Это что?
Я скосила глаз. Больше десятка пропущенных, и все от одного человека, пропади он пропадом.
— Это не то, что ты думаешь, — прошептала я. Голос дрожал и не слушался, показался странно писклявым.
Дубовский пьяно хохотнул.
— Да откуда тебе знать, что я думаю? — зашипел он мне на ухо, цепляя губами кожу. Он зарылся носом мне в волосы, глубоко вдохнул. — Нихрена ты не знаешь, киса. А может, я тоже чего-то не знаю? Почему этот утырок продолжает тебе названивать, если ты его отшила? Говори! — рявкнул Дубовский, теряя терпение.
Я сжалась, молясь, чтобы сейчас что-то произошло — не знаю, загорится пожар или вертолёт упадёт прямо в бассейн на заднем дворе — и он уйдёт отсюда.
— Дрожишь… — сказал он таким тоном, будто не верил. — Боишься меня больше, чем его? Этого козла твоего?
— Не боюсь, — соврала я.
— Тогда что? — Он тряхнул меня за плечо, через одеяло схватив так, что стало больно. — М? Что тебе не так, киса? Не нравлюсь тебе?
Он говорил и говорил, и с каждым словом пихал меня, как какую-то тряпичную куклу, которая может только моргать и безвольно болтать головой.
— Не нравишься! — крикнула я, не выдержав. Слёзы брызнули из глаз, будто переполнился сосуд. — Ты мне отвратителен. Уйди отсюда, пожалуйста, уходи, оставь меня…
Дубовский снова расхохотался, как безумный. Он смотрел, как я содрогаюсь от приглушённых рыданий, шмыгаю носом, как дрожащими руками вытираю глаза — и выражение лица его, застывшую маску, невозможно было расшифровать. Потом он будто бы принял какое-то решение. Встал и молча вышел. Я обняла скомканное одеяло, не представляя, как проведу здесь ещё сто восемьдесят ночей. Настороженно прислушиваясь к звукам в доме, как лисица, загнанная охотниками, я всё-таки смогла уснуть, дав отдых своим измученным нервам. Показалось, что кто-то приехал или уехал, стало немного спокойнее.