Невеста для чудовища

— За идиота меня держишь, киса? — Улыбка становится шире, глаза хищно сощуриваются. — Думаешь, я не чувствую, как колотится твоё маленькое сердечко, когда я тебя трогаю? Не вижу твои мурашки, не понимаю, что бельё на тебе придётся менять? Ты можешь сколько угодно от меня шарахаться и делать вид, что я тебе противен, но мы оба знаем правду. Ты меня хочешь. Признайся себе в этом.

— Какая чушь, — дрожащим голосом отвечаю я.

— Три дня. — Дубовский с довольным видом отворачивается. — У тебя есть три дня, чтобы перестать себе врать.

Он уходит, оставляя меня наедине с отзвуком последних слов. Я бездумно поворачиваю кран, включаю холодную воду и сую руки под струю обжигающе-ледяной воды, чувствуя, как немеет под ней кожа. Вот бы засунуть туда голову. «И утопиться к хренам», — внезапно думаю я, недовольная собой. Перетягивание каната с Дубовским отнимает очень много сил, и я совсем не уверена, что выйду победительницей.

Хочется позвонить Лизаветте, пожаловаться и спросить совета, но я и так знаю, что она скажет, весь список по пунктам: во-первых, Злата, ты с жиру бесишься, во-вторых — во-первых. Я совру, если скажу, что мне совсем не хочется последовать чужим ожиданиям. Что не хочется поверить, будто Дубовский хорош не только внешне, но и внутренне, довериться, расслабиться и просто кайфовать от такого невероятного поворота жизни. Только запас доверия у меня иссяк, сердце разорвано на куски, и я не настолько сошла с ума, чтобы начать восторгаться убийцей.

Между бровей залегает складка, я тру её пальцем. Что, если просто повторяю чужие сплетни? Ни одного дела на Дубовского заведено не было. Я вспоминаю, с каким ожесточением он колошматил Илью, с какой безжалостной одержимостью всаживал кулаки в живое тело. Есть ли грань, которую он не может перейти?

Глава 10: Цветные вспышки

Дубовский убрался творить свои тёмные дела, перекинувшись парой слов с моим отцом. Тот выглядел бледноватым, но вполне спокойным, словно в его доме только что не человека до полусмерти избили, а уронили любимую чашку. Зная отца, чашка взволновала бы его даже больше, чем Илюха.

Когда я вошла в комнату, вся в растрёпанных чувствах и таком же виде, мама задумчиво созерцала кровь на полу.

— Твой будущий зять, — говорю я, не удержавшись от шпильки. — Прошу любить и жаловать.

Она лишь закатывает глаза и недовольно цокает, безуспешно пытаясь нахмурить обколотый ботоксом лоб.

— Что у вас тут случилось? На пять минут уйти нельзя, уже дом разносят.

— Ну, не на пять… — замечаю я. — И дом не то чтобы пострадал.

— Злат.

— Ммм… В общем, конфликт интересов.

Она заговорщицки блеснула глазами.

— А главный интерес, я так понимаю, твоя рука и сердце?

— Рука, нога и потроха. И бессмертная душа впридачу, — бормочу я. Меня довольно сильно задело, что мама не особо переживает, даже увидев зверство Дубовского вживую. Напротив, она так сияет, будто заключила лучшую сделку в жизни.

— Где Илья?

— В травму поехал. — Мама отмахивается, как от ерунды. Ну в травму, и в травму. Чего бубнить. Она вытягивает скрещённые ноги, мечтательно глядя в окно, и изрекает: — Хорош, конечно, до неприличия.

— Кто? — поразилась я. — Илья?

Никогда раньше она и слова доброго о нём не говорила, а тут такие комплименты.

Мама так возмущённо вскидывается, будто я обвинила её в работорговле китайскими детьми:

— Что? Нет! — Она качает головой, недоумевая, как мне могла прийти на ум такая мысль. — Я про Максима. Роскошный парень, рос-кош-ный. Чувствуется стержень, такой, знаешь, дух победителя.

Будь на её месте Лизка, я бы непременно съязвила насчёт того, какой именно стержень там чувствуется. Вместо этого я неопределённо дёргаю плечом.

— Ну не знаю.

— Эх ты, — говорит она с жалостью, — маленькая ещё, глупая. Ничего, ума наберёшься, разглядишь, на какую золотую жилу напала.

— Глаза у меня и сейчас на месте.

— Вот и раскрой их пошире, пока Максим не передумал. Поприветливее с ним держись, поласковее. А то уведёт какая-нибудь профурсетка, будешь знать.

Я еле сдерживаюсь, чтоб не треснуть себя по лбу.

— Что-то не сходится, мам. То ты говоришь, что у него стержень, то думаешь, что его можно увести, как козла на верёвочке. Это точно один и тот же человек?

Она не находится, что ответить, а потому делает то же, что и всегда — уходит от разговора, напоследок припечатав:

— Вырастешь — поймёшь.

Я возмущённо фыркаю. Надеюсь никогда не дорасти до той стадии, на которой люди оперируют взаимоисключающими параграфами.

— Мы свадьбу перенесли, — вспоминаю я и кричу вниз.

— Я знаю, — следует ответ. — Вот и не валяй дурака, приведи себя в порядок!

«Мы», — думаю я запоздало. Никаких «мы» там, конечно, не было. Дубовский сам назначил день свадьбы, сам перенёс, ни то, ни другое даже не подумав со мной обсудить. Есть в этом что-то обидное. Овечку не спрашивают, когда её резать.

Лизаветте я всё-таки позвонила, не выдержав давления тишины. Она примчалась со скоростью звука, свежая и энергичная, как после двух недель на морском побережье.

— Ты что принимаешь? — спрашиваю я, изумлённо разглядывая это чудное видение. — Мне тоже отсыпь.