Невеста для отшельника

— Знаешь, такое бывает… В этом нет ничего странного Когда ты это почувствуешь, ты куда-нибудь съезди на время, хорошо? Только не мучь себя размышлениями и не думай, что я буду обижаться. Если хочешь, в отпуск будем ездить порознь.

— Ну уж нет. А если я тебе надоем?

— Такого не может быть со мной.

— Но ведь и женщины изменяют.

— Да, ну и что? Во все века изменяли. Что касается меня, то я ведь, пойми, почти восемь лет строила себе эту башню. Может быть, от одной измены эта башня и не рухнет, но покачнется. А какой строитель желает, чтобы его творение покачнулось. Те, кто не любят, пусть себе с богом изменяют, а те, кто познали любовь и вдруг по какой-то причине тоже начали изменять… Они просто не знают, что этим самым начинают выбивать из-под себя почву. Ничто не проходит бесследно. Ничто. За все когда-то приходится расплачиваться.

— Хм-хм, философия у тебя мощная, — сказал я, но подумал о себе. — Как тебе?

— Тепло. Ты сделай быстро дела и ложись. Поговори со мной, я так люблю с тобой разговаривать. Только скорее, а то у меня глаза слипаются.

Я затапливаю печь, втискиваю примус между плитой и стеной на кухне, разжигаю с помощью одной руки.

Чай пьем молча. Лариска надела мою теплую нижнюю рубаху.

— Кто мы, люди? — говорит она и дует в дымящуюся кружку. — Может быть, мы еще только на подходе к людям, может быть, в нас закапчивается… как бы это сказать?.. первобытный человек. Ведь мы еще так плохи и еще так мало знаем.

— Знаем мы, положим, немало — космос, атом…

— И все равно пока многого не знаем, живем в мире приблизительных и условных вещей. — Она глядит задумчиво на карту мира. — Кто это придумал, что Северный полюс — макушка земли? Ведь Вселенная не имеет ни верха, ни низа. Представь, что Северный полюс на картах был бы низом, а Южный — верхом…

— И ничего бы не изменилось.

— Все равно странно как-то представить. Планеты пустынны. Неужели мы одиноки во Вселенной? А что такое Вселенная и время?

— Какое время?

— Обыкновенное. Перед отъездом сюда я давала тебе читать газету со статьей об этом, но ты не прочитал.

Я отвечаю машинально, мне не хочется говорить, а хочется свистеть. Чтобы проверить, прав ли был Хемингуэй, когда утверждал, что свист заглушает боль, И вдруг в мой мозг, словно буравчик, ввинчивается мысль: черт возьми, о чем она говорит, эта Баранья Башка?! И как! Разве это она не далее как сегодня гадала мне и лепетала всякие милые глупости? Не она ли восемь лет назад пришла юной девчонкой со своими волшебными сказками? Я смутно вспоминаю, что в тех сказках тоже что-то было о каких-то людях-богах из волшебного будущего. Так вот ты какая, Баранья Башка! Совсем-совсем не простая.

Я смотрю на спящую Лариску. Женщина, начисто лишенная чувства юмора. А может быть, нет? Кто-то сказал, что чувство юмора заставляет рассматривать свои и чужие поступки под более широким углом зрения и с более дальних позиций, отчего они выглядят нелепыми. Юмор утешает в неудаче, склоняет к поискам оправдания собственных неправильных действий. Ведь именно отсутствие юмора — как это назвать? — помогло ей на протяжении восьми лет сохранить свою любовь.

…Просыпаемся мы одновременно, как в волшебных сказках. Прислушиваемся. Только шум ручья Неужели тихо? Потом я прислушиваюсь к себе — боль утихла.

— Лариска, как жизнь?

— Как у Сильвы Капутикян. Жизнь все равно возьмет свое, весна назад вернется, и шар земной как ни кружись, не убежит от солнца.

Мальчик из дома напротив

В доме Достоевского

С Ленькой Кузнецовым судьба свела меня в тот далекий день, когда мы пошли в первый класс.

Отец мой был в отпуске, а бабушка сказала, что в школу она меня не поведет. Может быть, она стеснялась своей старости и не хотела показаться людям жалкой? И в самом деле, наверное, печально видеть в праздничный день первого сентября сгорбленную старуху с маленьким испуганным внуком рядом с молодыми красивыми мамами.

Накануне вечером я примерил новую белую рубаху и, ткнувшись лицом в теплые бабушкины колени, вдруг заревел;

— А кто-о меня-я поведе-е-ет? — Бабушка, готовая сама вот-вот расплакаться, провела ласково ладонью по моему белобрысому затылку и утешила:

— Дарью попрошу. Она молодая, собой ладная. Своего парнишку поведет, да и тебя прихватит. Вот вы рядком да ладком и пойдете.

— А чо-о па-апка не еде-ет? Знает же, что у нас мамки нету...

— Чо-чо, — вздохнув, передразнила бабушка, — в сунутории он, лечится.

Рано утром она повела меня вдоль улицы. Мы зашли в угловой полутораэтажный деревянный дом.

— А, Матвеевна, заходи, заходи, — приветливо кивнула нам молодая худенькая женщина в светлой кофте и длинной черной юбке. Она подтолкнула ко мне крепкого, словно груздь, ладного паренька в ситцевой рубахе, с самодельной тряпичной сумкой для учебников.

Наверное, бывает и такое в жизни: женщина вынашивает и рожает настоящего богатыря, а сама, словно отдав ему весь запас жизненных сил, вдруг начинает постепенно угасать и чахнуть.