Невеста для варвара

Но тут же и увял: чем скорее путь, чем быстрее мелькают утлые деревца, тем скорее расставание.

И Варвара примолкла…

А каюр на передней нарте знай погоняет:

— Хор-хор!

Да хореем чертит темное небо. Тундра же летит прочь без оглядки, и разве что редколесьем мелькнет, мягким мхом под полозьями покажется, то камешками загремит присыпанными снегом, а то расстелется ровной, будто столешница, и тянется долго, от чего чудится, по воздуху нарта летит. Порой Ивашка заговорить пытался с Варварой, да слова все вертелись на языке искусительные, запретные, и посему он еды предлагал или сласти — яблочки сушеные, но невеста отказывалась и за весь день только раз воды попила из баклаги, которую Головин под малицей держал. И несколько слов всего обронила.

— Сладкая водица, — сказала. — И голову кружит, ровно вино…

Так ехачи долго, покуда в небе вновь не развесились занавесы сияния, а знать ночь близко. Останавливались редко, если у кого нарта опрокинется или по неопытности кого-то из команды олени в постромках запутаются и лягут. Да и то на несколько минут, и можно успеть размять затекшие ноги. И пожалуй, верст сорок одолели, прежде чем встали на ночевку. Каюры ловкие тут же оленей распрягли, пустили пастись, а сами в четверть часа чумы поставили и огни развели. Обрядившись в меха, офицеры и нижние чины словно слились с каюрами и разве что ростом отличались — сразу никого не узнать. И глядь, среди них что-то белое мелькнуло, лишь по покрову Ивашка определил служанку княжны, которая весь день где-то на передних нартах ехала. Окликнул, но Пелагея даже головы не повернула, а важно прошествовала мимо и скрылась в чуме — знать, еще не наигралась…

Поужинали вчерашним вареным мясом и строганиной, которую приготовили каюры, и все без хлеба — поскольку дорога притомила, печь лепешки не стали, выставили караул и спать повалились. Ивашка заместо служанки снеди принес Варваре и, дабы в смущение не вводить, оставил одну. Но когда снова заглянул, пища оказалась не тронутой — княжна всего несколько листков сушеных яблок съела. Сидит у крохотного костерка, хворост подкладывает и в огонь глядит.

— Пирогов московских хочется, — пожаловалась. — Матушка со стерляжьими брюшками пекла и с визигою…

— Ты уж прости меня, — повинился Головин. — Се я обрек тебя на страдания.

— Не ты, Иван Арсентьевич, — отозвалась Варвара. — Самой мне вздумалось счастья поискать от тоски беспросветной. Молилась я тайно, Господа просила, чтоб позволил на мир позреть. Батюшка-то меня далее двора своего не выпускал даже на праздники. Я на волю глядела либо из светелки своей, либо сквозь щелку. Мне и чудилось: есть на свете Москва, и далее уже край. А мы едем и едем, но его все нет.

— И не будет края сему свету. — Ивашка обрадовался, что она заговорила наконец. — Оттого, что Земля круглая. Она во второй раз за день засмеялась.

— Слышала я… Да токмо не верится мне. Все бы реки стекли с земли, моря и окияны, а не стекают. И люди бы ходили в гору или с горы, а то ведь и вовсе вниз головой! Мы же идем, идем, и все вокруг ровно…

— Мне самому чудно! Иной раз подумаю, страшно и любопытно делается. Как это — на шаре жить? В городе Амстердаме, в навигацкой школе, глобус узрел, у меня аж голова вскружилась! До чего дивно стало!

Варвара на минуту примолкла, затем оторвала взгляд от огня и подняла свои очи прекрасные:

— Ежели мы все время будем встречь солнцу бежать, то обратно в Москву прибежим?

— Непременно!

— Добро бы…

Головин хотел рассказать, мол, вернусь с Индигирки домой, а там уже меня корабль ждет, сяду и пойду через океаны и моря вокруг всего света. И уж было рот открыл, да так и замер, вдруг ощутив, что возвращаться ему в Петербург — нож острый, и каравелла-то вроде бы и не нужна…

Варвара прилегла возле костерка, некоторое время поглядела в отдушину, как дым туда уносится, и вдруг сказана нравоучительно:

— С бородою, Иван Арсентьевич, ты пригожий стал. А то что был бритый? Ни муж, ни жена.

И с этими словами тихо уснула.

Ивашка хворосту подкинул, изладил себе изголовье из дорожной сумы, но тут на улице шум возник, крики и выстрел ударил. Он винтовку схватил, выскочил из чума, а там уже переполох, каюры бегают, команда в ружье поднята. Лефорт по стану мечется.

— Что стряслось? — спросил его Головин.

— И сам в толк не возьму! Они по нашему-то ни бельчмеса!

Ивашка кое-как Тренку отыскал, а тот сонный стоит, отстраненный, будто его не касается. И говорит:

— Долганы пришли. Хотят оленей угнать.

Головин команду скликал и с каюрами в тундру побежал, где ездовое стадо паслось. Глядь, а там возле оленей какие-то люди суетятся, кружат их, арканами размахивают и некоторых уже словили за рога и выволочь пытаются. Но животные, должно быть, чуют чужих, сбились в кучу и обороняются, словно от волков. Капитан вскинул ружье и выстрелил у них над головами. Долганы отпрянули, мауты* свои побросали и наутек.

— Вяжи их, ребята! — крикнул Головин.