Невеста для варвара

Тем часом Головин наконец-то оленей выпряг, постромки же на рога накинул и привязал к деревьям, чтоб паслись, а тот, что прибился, и сам никуда не идет. Заготовил капитан поболее дров из сухостойных лиственниц, возвращается в чум, а Тренке и того лучше стало. Варвара ему под голову суму подложила, свернутую шкуру и поит яблочным взваром из баклажки. Руки и ноги у него раздуло, ровно бревна, пальцы расшиперились, однако и столь уродливый зрак ее не пугает. Испил югагир и вновь задремал, Головин же с княжной по другую сторону от огня устроились, ибо тесновато стало в чуме, и поскольку нечего было под голову положить, то она на колени ему прилегла, съежилась, минуту-другую поглядела на пламя и тоже заснула. Ивашка остался бдеть, чтоб костер не погас и не выстыло; чум — жилище в тундре доброе, но чуть истлели уголья, и через полчаса вода замерзает…

Подбрасывал он дрова и шевельнуться боялся, дабы сна Варвары не потревожить, но где-то к полуночи не стерпел и сам на минуту забылся в дреме. И слышит голос:

— Боярин, боярин…

Встрепенулся, а это Тренка: то ли жар от костра так изламывал воздух, то ли свет был неверным, пляшущим, но показалась, у него даже мраморные глаза ожили.

— Не избежал я рока своего, боярин, — будто с радостью говорит. — Да жить буду…

Головин на его ноги да руки глянул, и самому тошно стало: кожа полопалась, ровно рубленая береста на березе, и сукровица сочится. Где уж тут жить — хоть бы до утра дотянул…

— Будешь жить, Тренка, — однако же сказал. — Только тебе след перевязку сделать.

Югагир будто бы даже улыбнулся.

— Не хлопочи, не надобно мне перевязки. Все одно на заре умру… Да умру, яко подобает человеку… А жить буду в стране и незнаемой, имя коей — Беловодье. Стану ходить да вещую книгу читать… Поелику не удалось супостату изрочить меня. За что и благодарствую тебе, боярин. Пособил… Мыслили они, чтоб сгинул я, подобно люту зверю. Прежде лютых-то ловили и живьем на поживу волкам отдавали… Иначе не извести было их племя. Вот и меня хотели тако же… Да волки уж были сыты, не тронули. И ты тут подоспел…

Ивашка в жарком чуме озноб почуял.

— Кто на обоз напал?

— Государевы люди, числом до двадцати… И с ними саха да тунгусы… Обложили с трех сторон и к реке пригнали, ровно стадо… А там еще лед не встал…

— Где команда моя?

— Супротив казаков не пошли они, и полонили казаки твоих людей, боярин… За собою увели. Нганасаны же, кто утечь сумел, а кого зарубили… Добро, ты невесту спас и сам спасся… И меня избавил от смерти позорной.

Неприязнь к Лефорту вспыхнула лишь на миг, да сразу и угасла: а что ему еще оставалось? Не идти же против своих…

— За что тебя столь дикой казни подвергли?

— Род Распуты губят, яко зверей лютых… Я избежал сей участи, а сродники мои уже волкам стравлены…

— Неужто весь род извели?!.

— Палачи мои хвастались, я предпоследний остался… Дескать, сыщем еще Оскола, распнем на шесте и делу конец… В былые времена казнили так, дабы зло пожирало зло. А ныне вздумали добром питать волчью стаю… Мыслят, как и прежде мыслили: ежели нас хищному зверю стравить, а Колодар огню предать, не свершится того, чему суждено свершиться… Невгласы безмудрые!.. Да разве возможно быть сущим, отринув время? И возможно ли вещую книгу огню предати?..

Он замолк, притворил веки, и показалось, заснул или вовсе умер, поскольку нос заострился и иссинели губы.

— Я отомщу за твой род! — клятвенно произнес Ивашка. Слова эти будто воскресили югагира — даже белые глаза его блеснули живо и отразили костер.

— Не смей, боярин!.. Мстить за меня — не твой рок… Князь Оскол жив и на воле. Ты ему токмо невесту приведи… А я уж потом поквитаюсь сам. И минет-то всего немногим менее двухсот лет…

— Двухсот лет?!.

— Зачем спешить, коль время добыто? — Голос Тренки стал умиротворенным. — Срок сей невелик, коль впереди вечность целая… И лисиц чернобурых сорок сороков… Открою тебе, боярин… Никому рока не избежать, а тем паче царям… Сколь бы они ни противились, настанет час, и я снова приду ко двору. Токмо имя мне будет Григорий… Зраком неказист и черен, да примут меня с почестями, ибо знать будут, кто к ним явился… Обласкают всячески и внимать будут советам моим и пророчествам… Насмешки мои сносить станут, холопам уподобившись, дабы отвести десницу Божию… Я не грядущее предскажу царю — прошедшее напомню. День, когда царь сына своего погубил, меня не послушав, и день нынешний… И очей моих в молоке не сварит более. Тем и свершится месть… Невгласы скажут, мол, не звери хищные, а Григорий Распута мыслит погубить царя… И вздумают меня казнить… Стрелять будут и зельем травить… в воде топить, как ныне князя Оскола… не ведая, что сами уже волкам уподобились… и рвут клыками того, кто обречен… А царь уж сам узрит, что вскоре с ним станется… Узрит и ужаснется, ибо род царский тако же изведется, как ныне мой… Да токмо голодна будет стая волчья…

12