Невеста для ЗОРГа

И наконец, мой сосед Паша Успенский. Парень с вечно удивленной миной на белом лице. Белый цвет у него от стимуляторов. Успенский пережрал асцетедина, когда двое суток отбивался от чужаков в заброшенном корпусе института переливания крови. Временами его «клинит». Тогда Паша напоминает неумело извлеченный гвоздь и санитары грузят его на каталку, чтобы увезти в процедурную. Еще Успенскому добавил «углей за шиворот» неправильный диагноз, и он точит зуб на медицину. Госпитальные порядки его раздражают, и лейтенант кричит Светланке, что любая бабка-шептунья толковее их всех.

Светланка — наша палатная сестра. Молодая и охотно смеющаяся. Еще есть Мария Тимофеевна, женщина лет пятидесяти, исполняющая свои обязанности очень добросовестно. Несмотря на загруженность, медперсонал работает с полной отдачей и ощущения, что ты раненый, и становишься для всего мира полным дерьмом, не возникает. Конечно, требовать от госпитальных чего-либо, кроме оказания помощи, трудно — все-таки не санаторий курортного режима. Однако и слушать, как они там хлещут спирт за стеной, тоже. Особенно, если под голову течет лужа крови из соседа слева, а сосед справа все время делает под себя.

Одеты мы в пижамы и халаты разных цветов: от задумчиво-фиолетового у Бессонова до подозрительно-голубого в полоску у меня. Цвета — это медицинская выдумка для быстрейшего выздоровления, но со стороны мы, наверное, выглядим, как ряженые на Масленнице.

Палату курирует Лев Борисович. Здесь его любят, слушаются, и даже Успенский молча исполняет все докторовы указания. Я первый, кого исцелил аппарат Грюнберга, поэтому выделяют меня среди прочих. Доктор присаживается рядом, болтает о том, о сем, а иногда скромно хвалит свое детище. В одном из таких разговоров я узнал, что споры чужака вызвали у меня нейрорегрессию и, снизив излучение мозга почти до нуля, Грюнберг выделил частоту разрушения, а затем подавил ее антиволной. Вот, что такое его аппарат! Еще Лев жалуется, что действующая модель единственная и нет чертежей. А выпускать ее серийно, даст бог, скоро точно придется.

На пятый день я уже ходил, а после очередного тест-осмотра Борисыч заявил, что меня привлекают в караульную команду выздоравливающих. Между вахтами я слонялся по лазаретному парку между неистребимыми доминошниками, отирался возле кухне, пока не выгоняли, и собирал новости в «открытых» палатах. Последние известия уже не то что не радовали, а толкая за грань обычной растерянности, уводили в тупик.

Чувство такое, будто чужаки, как немцы июля сорок первого, сидят себе за оврагом, курят и ждут лишь приказа порвать наши окопы в любом месте, где захотят. Хмурый латыш, который был за мной в очереди на перевязку, утверждал что в «диапазон ответственности» попал уже институт инженеров связи — почти центр города.

Слухи — важная часть жизни выздоравливающих. В этом госпиталь не был исключением. Зато насколько удивились бы те, кто хоть раз был под красной сенью креста или полумесяца, как чутко и заботливо относятся тут к гипотезам, возникающих на почве слухов. В распоряжении клистирных теоретиков имелась библиотека и кинопроектор с лентами спецфильмофонда. Думай, размышляй — только б на пользу. Если надо — и бред записывали. Насколько это эффективно, сказать не берусь, но когда в поселке Шаумяна два месяца ловили мигуна, вычислили его не без помощи госпитальных мудрецов: кто-то предположил, что мигун — это не один человек, а три, живут они в разных местах (поэтому и поймать тяжело), зато, когда соберутся вместе, превращаются в ОРВЕРа.

На Большом фронте дела тоже не радовали. Немцы окончательно разбили Южный фронт и наступают к Волге. У многих ребят в Сталинграде эвакуированные семьи.

А реабилитация шла стахановскими темпами — за три недели почти полностью восстановился. Остались в медкнижке лишь несколько процедур мудрёной терапии и режим.

Как-то я дремал в беседке под стук «дупелей» и «пусто-шесть». Игроков было четверо, но одного вскоре послали «в очередь за клистиром», и разносчик повесток, длинный парень в шлепанцах, ехидно что-то добавил к смеху компаньонов игрока. Ему предложили место, но парень отказался и, назвав домино «развлечением нижних чинов», подсел ко мне.

— Цыганков, — представился он, закуривая, — мы с тобой учились в аэроклубе на Динамовской.

— Нет.

— А! Подожди. Ты рыбой торговал в двадцать третьем магазине.

— Какая рыба, Цыганков?

— Стой, стой, стой! Стадион «Красный текстильщик», тридцать шестой год, секция молота, — мучился он прошлым. — Нет?! Тогда ты учился с моей Люськой в параллельном классе.

Я посмотрел на его лицо, досадливо поморщился и Люськин друг ударил себя в колено.

— Ну, я ж смотрю, морда знакомая! Ты напарник Максимова, так?

— Попал.

— Ну да. Я здесь все мели знаю. Николай.

— Андрей.

Мы потрясли руками, и я подумал, что к старшине уже, наверное, пустят. А новый знакомец еще и подлил кипящего масла.