Невеста двух императоров (Дагмар-Мария Федоровна, Николай Александрович и Александр III)

Тем временем Никс, продолжая свое путешествие, прибыл в ноябре в Италию, и тут случилась беда. Его сковал приступ страшных болей и не отпускал несколько дней. Он не мог спать, не мог есть. Каждое движение причиняло мучение. Эта болезнь, которую врачи называли люмбаго, а русские – прострел, первый раз скрутила его еще весной, в Царском Селе. Но все прошло довольно скоро. А теперь болезнь что-то затянулась…

При первом же признаке улучшения Никс отправился во Флоренцию, продолжать свой вояж, однако приступ накатил снова. Все официальные визиты пришлось отменить – цесаревича уложили в постель, а потом перевезли в Ниццу, к матери. Для него сняли виллу Бремон, мать жила с младшими детьми на вилле Дисбах, сама чувствовала себя плохо, сына навещала не часто, и Никс отчаянно скучал.

Впрочем, свою болезнь он не очень-то принимал всерьез и даже стыдился ее. Ну в самом-то деле, в двадцать один год вдруг скрючиться и хвататься за поясницу, словно старикашка! Это же смеху подобно! Да и врачи этот «простудный ревматизм» тоже не считали за опасную болезнь. Никса пользовали парижские светила, профессора Нелатон и Рейе, которые уверяли, что все скоро пройдет.

Никс ждал этого «скоро» как манны небесной. Он страшно тосковал по Дагмар, ждал ее приезда и надеялся, что к этому времени совершенно выздоровеет.

Довольно неприятное событие в это время отвлекло его от хвори. Дело в том, что Дания как раз подписала очень унизительный для нее Венский мирный договор, который стоил здоровья ее королю, отцу Дагмар. В стране царило уныние, и тогда принцесса, в которой было еще немало совершенно детской наивности, обратилась в русскому царю, который казался ей всемогущим. Обратилась к будущему свекру:

«Извините, что обращаюсь к Вам впервые с прошением, но, видя моего бедного отца, нашу страну и народ, согнувшихся под игом несправедливости, я естественно обратила свои взоры к Вам… с которым меня связывают узы любви и доверия. Вот почему я, как дочь, идущая за своим отцом, умоляю Вас употребить всю власть, чтобы облегчить те ужасные условия, которые отца вынудила принять грубая сила Германии. Вы знаете, как глубоко мое доверие к Вам. От имени моего отца я прошу у Вас помощи, если это возможно, и защиты от наших ужасных врагов».

Дагмар была бы изумлена, узнав, как покоробило Александра II это письмо. Что и говорить, Россия возмутилась условиями Венского договора, но не до такой степени, чтобы ссориться из-за этого с Германией. Дипломатическими усилиями решить проблему было невозможно. Что же, эта девочка хочет, чтобы Россия вступила из-за какой-то там Дании в войну?!

Наверняка принцессу подзуживал ее отец. А если нет – тем хуже, значит, она просто интриганка.

Александр написал жене возмущенное письмо, Мария, понятное дело, все рассказала Никсу. Тот был просто сражен. Особенно потрясло его выражение «паутина интриг». Эти слова применительно к Дагмар казались не просто кощунственными – убийственными! Он был готов написать отцу самое раздраженное письмо. Однако его ведь готовили на роль государя. А царь, хочет не хочет, должен быть дипломатом. И Никс после тщательного обдумывания отправил императору такое послание:

«Мне мама уже говорила о письме, которое ты получил от Дагмар. Ты можешь себе представить, милый па, как мне было неприятно, тем более что у Дагмар характер твердый и не наклонный поддаваться каким-то наущениям. Я убежден, что это дело королевы, и удивляюсь, как она решилась заставить дочь написать такое письмо, особенно когда мир уже подписан. Я надеюсь, милый па, что ты не будешь сетовать на мою бедную невесту за бестактность ее матери. Ты, верно, полюбишь мою милую Дагмар, когда ее узнаешь; у нее редкое сердце и она, конечно, будет для тебя и для мамы любящей и благодарной дочерью».

Император довольно хорошо знал королеву Луизу, известную как «шалая особа», однако она вряд ли стала бы вмешиваться в суровые политические игры. Дело было, конечно, только в Дагмар… Однако Александр Николаевич не пожелал продолжать скандал. Прежде всего ради сына, ибо известия о его здоровье шли в Петербург самые неутешительные. Невинный прострел был вовсе не прострел, а почечный ревматизм.

Но император не больно-то доверял ни врачам, ни собственной жене, поэтому решил отправить в Ниццу Александра. Тому недавно исполнилось двадцать лет, и он был известен своим трезвомыслием и рассудительностью. Пусть посмотрит, что там и как, и приободрит брата.

О самом плохом еще никто не думал. Александр был совершенно уверен, что Бог не допустит смерти его любимого брата. Нет, этого не может быть. И не должно быть!

5 апреля он прибыл в Берлин и здесь узнал новость: Никс вчера причащался. Это сразило Александра. Наконец-то он признал, что пытался обмануть себя. Дело плохо…

Он ринулся в Ниццу почти с неприличной поспешностью, даже не нанеся визита германскому королю. Но тут было уже не до официоза и не до короля. И словно в награду за преданность Александр узнал, что брату стало лучше.