Невеста Франкенштейна

— Я все-таки не сомневаюсь, что то несчастное существо, которое доктор держал запертым в сарае на Оркни, несмотря на то ужасное состояние, в котором оно находилось, на самом деле было человеком. Он-то, я думаю, и пришел теперь отомстить мистеру Франкенштейну.

Я ответил, что не исключаю справедливость его предположений и нам всем следует благодарить Бога за то, что мы наконец-то уезжаем подальше от Лондона. Гилмор с этим горячо согласился.

Когда мы прибыли в Кеттеринг, нас там уже ждали мой отец, Арабелла и Анна, устроившие нам очень теплый прием. К тому же у нас в доме гостил замечательный Дадлей Хаит, который в мае должен был стать мужем Арабеллы. Миссис Фрейзер осталась еще на несколько дней, так что компания у нас подобралась большая и веселая. Маленькая Флора радовалась свободной жизни в большом доме. Девочка могла теперь разгуливать по всему поместью, к тому же вскоре она крепко подружилась с управляющим и стала его любимицей. Он откуда-то раздобыл для Флоры пони и стал возить ее на прогулки по всему поместью: он впереди на своей гнедой, а она за ним на Тэнси — так девочка назвала свою маленькую лошадку. А однажды ночью, вскоре после нашего приезда, они поехали смотреть, как играют барсуки в полнолуние.

Трудно переоценить ту доброжелательность и теплоту, которую выказали отец мой и мои сестры при появлении в нашем доме Корделии. Я, конечно, понимал (что греха таить!), что отец надеялся на более удачную партию для меня. Он рассчитывал, что я получу от судьбы нечто большее, чем вдова бедного адвоката, да еще и с дочкой. Несмотря на это, он принял Корделию сердечно и проявил к ней искреннее расположение. То же самое можно сказать и о сестрицах. Выяснилось еще одно интересное обстоятельство, о котором до тех пор не подозревали ни я, ни Корделия. Мой отец во времена своей учебы в Тринити прекрасно знал отца моей невесты, Джона Джессапа. Как-то за обедом мы от всей души смеялись над теми проделками, которые вытворяли наши папаши в студенческие годы. Выяснилось, что в колледже отца Корделии перекрестили в Джека-радикала из-за его крайних взглядов на жизнь. Оказалось, что Джек держал в своей комнате пару волкодавов и парочку ястребов, и это обстоятельство не приводило в восторг ни соседей-студентов, ни местные власти. Чего тогда только не было в их студенческом кружке: и кутежи, и игры, и неуплаченные долги, — так что я даже приуныл, когда вспомнил все те наставления и увещевания, какими изобиловали письма моих родителей, которые я сам получал в пору студенчества.

В общем, мы много веселились, ходили по гостям и принимали соседей. Дамы, конечно же, вели разговоры о новых фасонах и стилях. Их дискуссиям об узорах и вышивке, о рюшах и оборках и прочих, представляющихся мужчинам загадочными делах, не было конца. Это отчасти является ответом на вопрос, почему же милые дамы не занимаются серьезным изучением вопросов из области философии и других наук и не предаются глубоким размышлениям — у них, к счастью, совсем не остается на это времени и сил. Итак, четыре дня мы предавались радости и веселью, пока на пятый день темная туча не закрыла ясный небосклон нашего счастья: пришло еще одно тревожное письмо от Аугустуса Уиллера.

В то утро мы должны были отправиться на охоту — традиционное для Кеттеринг-холла занятие. Кругом царило возбуждение и суматоха. Флора вскочила на ноги, едва забрезжил рассвет, так как ей было разрешено на безопасном расстоянии следовать за охотниками на своем пони. Мы рано позавтракали и, одетые для верховой езды, присоединились к соседям, которые к этому времени уже прибыли. У дома вышла задержка, пока конюхи подводили оседланных лошадей и помогали забраться в седла гостям. Было ясное утро, и мы возлагали большие надежды на предстоящий день. И вдруг появился мальчик-посыльный с письмами.

Слуги уже убрали со столов и разносили теперь горячий пунш оседлавшим коней охотникам. Раздавался лай борзых, уже готовых к охоте. И тут я открыл письмо и внезапно почувствовал, что счастливые дни в Кеттеринге были всего лишь передышкой и страшное дело Виктора Франкенштейна продолжается.

Я дал себе обещание: что бы ни было в этом послании, из Кеттеринга я не уеду. Письмо же было следующего содержания: