Никогда ему не пришла бы мысль ударить. Просто случайность, что он держал хлыст в руке, потому что поглощенный собственным отчаяньем, рассеянно поднял его с пола стойла, где его небрежно бросил один из конюших. Но когда увидел страх в ее глазах и понял, что она действительно верит в то, что он может использовать отвратительное оружие против нее, он не смог отбросить его. А теперь в гневе, услышав ее клятвы любви, и зная, что она просто лжет, чтобы спастись, он ударил.
Жесткий кончик плети рассек шелк ее платья, разрезая ткань от бедра и до самого низа и обнажая стройную ногу. Он не коснулся ее тела, но для него это не имело значения. Наполненный ненавистью к самому себе, он бросил отвратительное оружие поперек конюшни.
С задушенным криком, Ноэль бросилась на него.
— Я убью тебя за это!
Рукоять еще была теплой от его руки, когда она схватила ее. И, не раздумывая, отвела руку назад и размахнулась. Плеть коснулась его подбородка, оставляя тонкий кровавый след за собой. Прежде чем она смогла размахнуться еще раз, он зажал хлыст в кулаке и вырвал из ее руки. Потеряв рассудок, она побежала к нему, собираясь выцарапать глаза, едва заметив, когда он сдержал ее руки.
— Ты лицемер! — кричала она. — Я никогда не была неверной! Не то что ты! Сколько женщин было здесь с тех пор, как мы поженились? Расставляя ноги, чтобы ты мог покрыть их.
— Хватит, — зарычал он. — Ты даже говоришь как шлюха. — Схватив ее за плечи, он толкнул ее на солому. — Теперь ты изобразишь шлюху для меня!
С криком, который был в равной степени полон и отчаяния и гнева, он задрал ее юбку и упал на нее. Его пальцы оставляли царапины на нежной коже ее живота, когда он срывал изящное нижнее белье. Он жестоко изнасиловал ее.
Когда все закончилось, она отвернулась, даже не позаботившись опустить юбку, чтобы прикрыться. Это он завернул ее в свое пальто и принес в ее спальню. После этого нежно вымыл внутреннюю поверхность ее бедер. И пока мыл, гравировал в своей памяти картину, которая, он был уверен, сохранится там до самой смерти.
Когда Ноэль, наконец, уснула, он сел за маленький стол. Некоторое время единственным звуком в комнате был только скрип ручки, двигающейся по бумаге. Закончив, он прочитал то, что написал:
Моя дорогая Ноэль,
Я говорил, что мы травим друг друга, и сегодняшняя ночь доказала ужасную правоту этих слов. Случившиеся убедило меня в том, что мы больше не можем оставаться вместе. Я устрою тебе возвращение в Англию и прослежу, чтобы ты была обеспечена.
Я не прошу твоего прощения, потому что знаю: ты не сможешь дать его. Единственный способ, которым я могу возместить тебе вред — это дать свободу, которую ты всегда хотела получить, так что я свяжусь со своим адвокатом по поводу развода. Поскольку мы в Америке с этим не будет затруднений. Скоро ты будешь свободна, чтобы выйти замуж за Брандта, если пожелаешь. Он хороший человек и будет заботиться о тебе лучше, чем это делал я.
Сегодня я получил сообщение от Вэйсдана и должен ехать в Вашингтон. Я больше не увижу тебя.
Куин.
Он сложил письмо пополам и положил на каминную доску. Затем поцеловал ее закрытые глаза на прощание и вышел из комнаты.
Глава 37
— Ноэль, простите меня за столь ранний утренний визит, но я должен был встретиться с вами.
Войдя в гостиную, она почувствовала укол вины. В последний раз она видела Вольфа, лежащим без сознания на полу. Но пока Грейс несколько минут назад не известила, что он дожидается внизу, Ноэль ни разу не вспомнила о нем.
Гость шагнул ей навстречу, и она заметила опухший лиловый кровоподтек.
— О, Вольф, ваша челюсть!
— Пустяки. Вы — единственное, что меня беспокоит. С вами все в порядке?
У нее вырвался дрожащий вздох.
— Нет, я… боюсь, что нет… — дрожащей рукой она протянула письмо Куина. — Прочтите это.
Вольф взял листок и поднес к окну. Он бегло просмотрел страницу, затем вернулся к самому началу и прочитал еще раз уже более внимательно. Закончив, он взглянул на Ноэль, застывшую, словно мраморная статуя, у камина, и поразился ее бледности и страдальческой болезненной хрупкости.
Приблизившись, он возвратил письмо.
— Неужели мысль, никогда больше не встречаться с Куином, совершенно неприемлема для вас?
— О, Вольф, я больше не могу прятаться от этого. Я люблю его.
— Он знает?