Невеста Крылатого Змея (СИ)

За столом ели медленно, будто нарочно тянули время, и все молчком, если бы не протяжные песни из соседних палат, вовсе жутко было бы, морозец по коже полз. Годар сидел супротив брата и Леды, но мимо глядел, и на него самого девушка не смела поднять глаз. Место хозяина дома на сей раз пустовало, словно оставленное для незримого Духа, что поможет перейти Живому за последнюю черту. Верно, для того же незримого Провожатого поставлены были на столе серебряная братина с чеканным узором, стопка блинов да миска пшеничной кутьи.

Вот поднялся Годар, первым отпил из широкого сосуда медовой воды, после передал Радсею и пошла по кругу тяжелая чаша, чтобы вернуться на прежнее место почти пустой.

— Легкой дороги тебе, брат, и сладкой жизни на новом месте. Нас не забудь, а уж мы тебя обещаем помнить.

Склонил голову Радсей и тихо шепнул Старшему:

— Медлишь напрасно, давно я готов. Доставай же Царевин плат, заждалась меня Златоволосая, негоже ее дальше томить. Пусть простит меня небо, пусть простит лес и поле, если в чем-то я виноват, также перед людьми винюсь, сам ни на кого не держу зла. Ухожу с миром. Прощайте!

Леда смотреть не смогла, отвернулась к Радуне, сжала ее ледяные ладони, привлекла к себе. Обнялись девушки и затихли. В торжественном молчании вынесли мужчины тело Радсея из терема, положили в подготовленную ладью, белым пологом накрыли поверх платка Огненной Девы. Тут и понесся плач, будто сама природа стонала о веселом, улыбчивом парне, что раньше всех сроков покидает Мир Светлых Богов, опускаясь в Чертоги Тьмы, откуда, кажется, нет возврата. А если и есть… Никто не вернется прежним.

Словно слепая от слез, под руку со взрослой малознакомой женщиной шла Леда за ладьей, которая плыла над землей, плавно покачиваясь на плечах дюжих воинов. Сам Радсей ни в одном походе не был, ни разу чужой крови не проливал, однако же, у высокого носа челна одним из первых шел сам Годар, воздавая любимому брату высокие почести.

Смутно видела Леда, как опустили золотую ладью в глубокую яму, как Арлета сама вниз сошла по особым ступенькам, тщательно выбитым в земле, как поправляла на спящем родиче покрывало, поудобнее укладывала близ ладоней новую дудочку и кленовые гусли. Будет чем потешить Радсею привередливую женушку в Нижнем Мире. Вдруг да разжалобить ее удастся, позволит весточку сюда передать. Бывало и такое в Дарилане.

После сорочин и даже на седьмой год после истинных похорон могла постучаться ночью в слюдяное оконце дома чья-то высохшая рука, мог попроситься на постой изможденный путник. Если примут его хозяева ласково, то и откроется, откуда явился, покажет одну из вещиц, что вместе с усопшим закопали, а на словах передаст и наказы родственника — жалобу или предостережение. И уж горе тому, кто не исполнит волю, ради которой Гонец приходил… И такое бывало.

Спустился в землянку к брату и Годар, положил в изножье челна оружие: ножи, лук и стрелы, меч — все новенькое, богато украшенное, словно игрушечное. А потом разжал ладонь и расправил на груди Радсея амулет на длинной золотой цепочке — желтоглазого «дракончика»:

— Береги.

Брату ли напутствие дал или же древнему символу Змеиного рода, Леда так и не поняла. А за ее спиной уже шелестел обвинительный шепоток:

— Ишь ты, ведь как каменная стоит, даже не припадет на колени, ма-ало любила, знать, баловство одно! Да с нее-то с русалки всякая беда, как с утки вода, холодное сердце! Ни одного плача не знает, лешачиха окаянная. Только позорит Князюшку, даже проводить-то не может по чести.

А потом Леда увидела, как расцвели на бледных щеках Годара пятна гнева:

— Уймитесь! Не видите — не в себе девица! Еле жива стоит, слово не может молвить.

— Могу…, - дрожащим голосом ответила Леда. — Я могу сейчас говорить. И скажу. Перевела дыхание, до боли впилась ногтями в ладонь, продолжая:

— Радсей очень песни мои слушать любил, так я спою для него. Должен услышать.

Слезы крепко застили глаза, голос срывался, но Леда уверенно подошла к самому краю землянки и приготовилась спускаться. Тяжелая рука легла не плечо:

— Тебе нельзя туда. Здесь оплакивать будешь.

— Хорошо.

Ох, не знала Леда, смогла бы допеть эту песнь до конца, если бы Змей не стоял рядом, но спиной чувствовала его живое тепло, набиралась сил и пела дальше:

Далеко по реке уходила ладья,
За тобою ветер мою песню нес;
Я ждала-ждала, проглядела очи я,
Но покрылся льдом да широкий плес.
Только белый снег — стал весь белый свет,
Не разлиться льду да живой водой;
Говорил мне друг, говорил сосед:
Аль забыл тебя ясный сокол твой…
Догорает лучина, сгорит дотла,
Лишь метель прядет мое веретено,
И сама уже, точно снег, бела,
Но я буду ждать тебя все равно;