Невеста Крылатого Змея (СИ)

— Сон мне снился давеча. Такой сон, что и сказать неловко. Будто по лесу иду и жарко и душно мне, ажно невмоготу… Одежку я на поляне скинула, и тут, откуда ни возьмись, Медведь. Да такой большой-пребольшой, прямо ко мне лезет. Я без сил упала, сами глазоньки закрылись, но страха не чую, будто радостно даже мне, а он… Ох, и сказать-то стыдно…

Радуня личико спрятала в ладони, дрожала всем телом:

— Он между ног моих стал и давай меня всю лизать… а язык у него горячий и шершавый такой и мне оттого еще жарче стало. Ой, стыд, стыдобища… только тебе и могу повиниться, ты-то не разбранишь, как маменька.

Леда закусывала губу, обнимала девушку, успокаивающе гладила по волосам и нервно подрагивающим плечикам:

— «С такими-то снами как бы тебе раньше меня деток не народить… Созрела ягодка, ничего не скажешь… налилась, раздобрела к своим шестнадцати годкам. Скоро уже круглее меня в некоторых местах будет, а там и вовсе перегонит, кажись… Ох, Медведь, Медведь, будет же тебе радость…».

Так в разговорах и ночь прошла, а потом неспешно потекли дни, один за другим. Теперь ближе подступала осень, начали убирать хлеба, зазвучали на полях протяжные бабьи песни, завизжали серпы над оселком. Прибавилось хлопот и в Гнездовье, мужчины на охоте пропадали, а девки, ежели не в поле, так бродили окрест по лесам, запасали на зиму грибы, много такого добра засолили в дубовых кадушках: груздочки и опята завсегда были у местных Князей в чести.

Сбились в стаи, потянулись в теплые края перелетные птицы, стонало небо от их криков прощальных. Как Михей сказывал, на кормных озерах близ Гиблого леса было гораздо вольготнее зимовать — там снегов и не бывало, охотники тоже не беспокоили.

Настала пора в местных деревнях убирать репу. Вдоволь наелась Леда рассыпчатой желтой каши, знатно настоявшейся в печи. Как тут не вспомнишь сказку про одного рачительного дедушку и все его семейство, что сообща вытянули из землицы сей овощ достойнейший. Еще припомнила Леда сказки и про медведя, да только обижалась Радуня за Бурого Друга, мол, неладно с ним мужик поступил, обманул дважды:

— Вот же скаредный какой! Уделил бы Мишке часть урожая. Глядишь, на другой год опять бы пришел помошник. Ох, не по мне эта басенка, шибко я на того дядьку жадного сержусь!

Так в трудах и заботах миновал месяц Хмурень, что Леда про себя кликала золотым сентябрем. Далее Листопадень настал, а еще октябрь здесь Грязенем называли. Умылись пустые поля холодными дождями, тихо засыпала земля на долгую пору, готовилась отдыхать от летних родин. Сил набраться следовало для новых весенних хлопот.

Леда с Годаром виделись почти каждый день, только, не сговариваясь, старались честной вид блюсти, прилюдно даже за руку не держались. Надобно выждать срок… Редко теперь оставались наедине, Арлета сама за тем зорко следила. Все правила свои чудные блюла, да какие-то мудреные порядки, уж не сама ли половину выдумала.

Только Брат перечить не стал, уважил дорогую сестрицу, раз уж хочет она все сделать по сложным красивым обрядам, так тому и быть. Может, оно и правильно, пускай поглядит молодежь, как Высокие Князья женятся, в мире и ладу после живут, авось меньше будет баб простоволосок, да девок-самокруток. Меньше детушек нежеланных, нечаянных… И такое бывало тут.

Наконец наступил ноябрь. Груднем здесь назывался последний осенний месяц. За ночь зиму поставить может, враз принесет первую «грудную» дорогу из замерзшей земли и снега. И откроется санный путь, женщины устроят льняные смотрины, мужчины приготовят зерно да капусту к зимним торгам.

А как хлынули первые морозцы, по дворам во всей округе начали забивать скот — то там, то здесь отчаянно визжали порося, жалобно блеяли овцы, чуя близкий конец. Хозяева — кряжистые бородатые мужики с раннего утра жгли жаркие костры, шкуры палили, грели озябшие пальцы. Валил от парной требухи на снегу едкий нутряной дух, рвались с цепи обезумевшие собаки. А уж сорочья да воронья с галками по заснеженным огородам было немеряно. Хоть уши закрывай от стрекота да грая. Ночами в Дремучей Согре отчаянно волки выли, а на алом рассвете близко за околицей находили их «матерые» следы.

Но Леда, напротив, слушала птичьи пересуды жадно, подолгу стояла у ворот Княжьего терема, вглядываясь в подернутое морозной синевой небо, словно колоколом низко опустившееся на Гнездовье. Куталась девушка с теплую лисью доху, о чем-то горнем душа тосковала, томилась и плоть. Может, прежние родные места вспоминались, отчего-то бабушка Серафима стала навещать во сне. Смурная Леда стала, за столом почти прекратила кушать, не радовали уже ни румяные калачи, ни пуховые шанежки… Исхудала, осунулась…

Арлета уже и умывала девушку с наговорами, поила целебными сборами травяными — ничего не помогало. Годар заволновался всерьез, знахарку какую-то велел из Торжка привезти. Только та «знающая» старушонка сразу разобралась в чем подвох. Один лишь проницательный взгляд кинула на Леду и без долгих церемоний прошамкала беззубым ртом: