Невеста Крылатого Змея

— Поглядишь, ужо! Только под моим присмотром, а то опосля и косточек твоих не соберу.

Жалостливый всхлип над ухом показался Леде притворным и девушка рванулась вперед, на зов нежного мурлыканья. Но не добежав несколько шагов остановилась, как каменная, вытаращив глаза на невиданное существо, издававшее дивные звуки. На высоком гладком столбе сидело нечто, очень похожее на крупного кота породы мейнкун, только непомерно больше обычного. Все же это был именно кот, а не леопард или ягуар, никаких сомнений. Добродушный на вид домашний Васька — переросток. Восседал на своей деревянной жердочке, лапки мохнатые облизывал, и при этом громко урчал и мурлыкал так приятно, что издалека это походило на монотонное монашеское пение.

— Красавец какой! — восхитилась Леда, желая подойти еще ближе, но кто-то сильно дернул ее за край футболки.

— Ты понизу-то хоть глянь, дурная! Чары разом пройдут.

Леда нехотя опустила глаза, да так и застыла в ужасе, вся земля вокруг столба была усеяна костями, а пустые глазницы человеческих черепов явно свидетельствовали о том, кто именно был здесь в качестве блюда.

Чудовищный Кот тотчас выгнул спину дугой, выпуская кривые когти-кинжалы, с вершины столба в разные стороны полетела драная щепа.

— Ми-я-у-у, мя-у-конькая девчо-о-нка пожа-ловала…

Что было дальше, Леда запомнила смутно. Перед лицом мелькнули зловещие круглые глаза с острыми зрачками, да белые клыки клацнули едва ли не у самой шеи. А после что-то подняло девушку к самим небесам и понесло над лесом.

— Испужалась, небось? Знать будешь теперь, каков наш Баюн на самом-то деле? Небось, больше сюда и не сунешься.

— Твоя правда, дяденька. Спасибо, что спас.

— Ты ж Хозяюшка моя. О тебе лишь моя печаль да забота, и про речку я тогда лжу сказал, нипочем бы тебя упырям не скинул, так, шугнуть малость хотел, чтобы воли не брала на себя много. Ты, как я погляжу, девка, шустрая, на слова скорая. Чай уже и под мужиком побывала? Сразу видно, молодайка… Нехитрое дело, может, от худой славы и бежишь в чужие края.

— Да ты… ничего ты не знаешь. Я любить хотела, да не получилось. И больше никогда не полюблю.

— Порча на тебе, что ли? Брось, я бы это мигом прознал. Чиста ты духом, и сердце у тебя доброе. Только в голове шибко думок много, а девке справной много думать не требуется. Для того есть мужик, он над ней голова.

— Ага! А женщина — шея…

— А на непокорную шею бус вязанку, да покрепче затянуть, чтоб рта раскрыть не могла, не срамила мужа!

— Я мужа хочу уважать, за другого и не пойду. Я, вообще, наверно, замуж не выйду, так и помру старой девой. Никто меня не полюбит по-настоящему, а фальшивки мне не надо.

— Вот, бабы-дуры! О чем плачутся… Да была бы каша навариста, а уж ложка хлебать завсегда найдется.

— Ваше сравнение женщины с кашей довольно обидно.

— Не любо — не слушай, а врать не мешай.

— Дядя Наум, а ты кого-нибудь сам взаправду любил?

— Может, и любил, да только за тыщу лет разве всех вас упомнишь. Ну, вот, кажись, и бабкина хоромина. Туда мне ходу нет, одна пойдешь на поклон. Прощай, красавица, может, еще и свидимся, коли живы будем.

Леда неловко бухнулась на колени, и в полном недоумении разглядывала перед собой частокол из кривых заостренных бревен. О спутнике ее разговорчивом только хохоток вдали напоминал. Теперь девушка осталась одна, посреди леса, рядом с чужой усадебкой. Небо заволокли сизые тучи, приближался вечер, хотя Леда давно счет времени потеряла. Что же делать, поневоле придется стучать в ворота да проситься на ночлег. Может, и отворят…

Глава 7. Болотная бабка и ее приемыш

Он пришел, лишь на час опережая рассвет;

Он принес на плечах печали и горицвет
Щурился на месяц, хмурился на тучи,
Противосолонь обходил деревню,
И молчали ветры на зеленых кручах,
И цепные птицы стерегли деревья…

Хелависа

Какое-то время Леда просто стояла у высокого забора, не решаясь колотить в двери. Оглядывалась девушка по сторонам и все большая тревога заползала в душу.

«Место здесь какое глухое, недоброе… Сухостой да коряги валяются, пни замшелые, мухоморы и прочие поганки под ногами. И ни одного-то птичьего голоска не слышно, будто вымерли все. Деревья голехоньки, без единого листочка. Хотя дальше вон, ельник зеленеет. Чащоба дремучая… Эх, дядя Наум, дядя Наум, неужто бросил меня здесь на прямую погибель и сам-то удрал трусливо. А ведь я тебя вызволила от того страшненького старичка. Эх, ты…»