Невеста Моцарта

— Моего отца тогда и в помине уже не было. Он сдох, когда я был маленький.

— Это твоя мать тебе так сказала? — он снова усмехнулся. — Так она тебе поди и про Деда Мороза рассказывала?

Удал был точным и болезненным.

Голова Коляна дёрнулась. Он отлетел к парапету, стукнулся спиной о бетон. Закряхтел. Согнулся пополам. Достал изо рта зубы и сплюнул кровь на асфальт.

— Сука! — вытер он рот и разогнулся.

Нет, это прозвучало как «фука» или «шука», так шепеляво и смешно, что я невольно заржал.

— Как ты сказал? Щука?

— Шаткнись, Мошарт, — он посмотрел на выбитые зубы, зажал в руке окровавленный мост, и только что не взвыл, резко постарев лет на сто.

Я достал из кармана фото, чтобы показать ему текст на обороте:

— Марго написала об этом своей рукой, идиот. Что мой отец мёртв.

— А кто шказал, што она напишала это, когда ты лодился? Видимо, он сдох намного позше. Но по клайней меле тепель я понимаю пошиму Малго пришила Луку — она же спашала тебя, шуку. Шпашала шына того, кого любила всю жизнь, даже пошле шмерти.

Я ржал до слёз, и никак не мог остановиться, пока он бережно тёр рукавом свои золотые зубы. Было и смешно, и горько, и погано. Я слышал всё, что он сказал. Я пропустил через сердце каждое слово. Но смешно всё же было больше.

— А ты, оказывается, не только идиот, но ещё и романтик, Коля, — вытер я слёзы. — Чёрта с два Марго что-то сделала бы ради кого-то, кроме себя. Ради меня тогда она должна была спасти Катьку. Ради того, кого всю жизнь любила — его не рождённого внука. Но она убила Луку, когда было уже слишком поздно. Когда это уже выглядело бессмысленным.

— Думаешь, ей приказали? Думаешь, кто-то хотел, чтобы остался ты, а не Лука?

— Думаю, мне плевать что и как там было.

— Ты не прав, Мо. Пижда бы тебе пришла, оштанься Лука жиф. Он бы и тебя пустил в расход, когда ты стал бы ему не нужен.

— Пизда мне сейчас, — достал я из кармана брюк пакетик и потряс у него перед носом детальками. — Женька отдала это Сагитову.

— Это ше… — скривился Колян, присматриваясь.

— Да. Наши секреты побывали в прокуратуре, — видя, как трудно ему говорить (зажав челюсть, Патефон скривился он боли), я продолжил сам. — Ирка микросхемы мне, конечно, вернула. Но она же не дура. Наверняка, сначала приказала всё проверить и перепроверить, а потом будущий прокурор города почётно вручила мне эту хрень назад, заменив в своей лаборатории на ту, что я принёс ей для протокола.

— Будущый прокурор?

— Ага, твой друг Мазаев вчера подал в отставку. Зря ты ему заливался соловьём.

Он замер, переваривая услышанное. А я, засунул руки в карманы, снова уставился на воду.

— Ты полгода работал над тем, штобы дефтёнка оказалась у тебя, — сказал он почти внятно после раздумий. — Ты загнул раком Госстройнадзор. Ты держал за яйца прокоратуру. Ты должен был дождаться декабрьских выборов в Думу, чтобы получить депутатскую неприкосновенность, прежде чем вытаскивать тузы из рукава, — всё громче звучал его голос с каждой фразой, а потом он почти заорал. — Ради этого всё затевалось! А ты?.. Всё похерил?! И скинул карты сейчас? Зачем?!

— Ты совсем как моя прокураторша, — я тяжело вздохнул и передразнил Ирину Борисовну: — Ты же мог скормить ему через свою девчонку что угодно!

— А разве не за этим она была тебе нужна? — он посмотрел на меня так пристально, что, кажется, заглянул в самую душу. — Вот только не говори, што ты на неё…

… запал? Мысленно продолжил я.

— Што она тебе…

… нравится?

— Нет, Мо! Ты не можешь!

Поздно.

— Щёрт! — выругался Патефон. — Поздно! — повторил за мной эхом. — Ты втюрился, Моцарт! Сраное дерьмо! — он в сердцах швырнул свои зубы в реку. — Она сдала тебя прокуратуре с потрохами. Она похерила всё, на чём стояла твоя империя. Тебя же посадят, кретин! — глотал он букву «р». — А ты! Нашёл время! Влюбился в ёбаную малолетку!

— Я сейчас выбью остатки твоих сраных зубов! — рявкнул я. — Если ты не заткнёшься! И если ещё хоть раз вякнешь в её сторону!

— И фто? — встал он так близко, готовый толкнуть меня плечом в плечо, что сейчас это уже без шуток походило на вызов.

— Ничего. Ты предал меня, сука.

— Нет, это ты. Предал всех. И слил в парашу всё, над чем столько работал.

— Что всё?! — заорал я, оттолкнув его. — Да нахуй оно мне это всё?! Стать законником? Ёбаным депутатом? И дальше что?! Ради чего всё это?

— А сейчас это ради чего? Ради свеженькой течной сучки?

Я сжал кулаки. Но он резко выдохнул и сделал шаг назад.

— Нет, Моцарт! — покачал он головой. — Нет. С меня хватит. Один раз я тебя грудью уже прикрыл. Второго раза не будет. Счастливо оставаться! Писать не надо.

Перейдя набережную, он пошёл вверх по аллее парка.

Аллее, по которой сегодня словно ушли все, кого я любил.

Все, кому доверял. Кому верил, как себе. Кем дорожил.

Но как никогда Патефон был прав: всё пошло по пизде. Вокруг меня что-то происходило. Но я мог только догадываться — что. И видеть, как сгущаются тучи вокруг меня и одной славной, смелой, умной и доброй девочки, за которую я готов убить.

Но дело лаже не в ней.