Ужин был накрыт на овальном столе, стоящем напротив камина. Изысканный интимный ужин. Елена едва сознавала, что она ест, и ничего не пила. Гарри тоже почти ничего не ел. Он смотрел на ее очаровательное лицо и распущенные волосы, переливающиеся в свете свечи, стоящей в серебряном подсвечнике. Он рассматривал ее лицо и волосы, думая, что ее странные слова, должно быть, есть следствие ее любви к нему, и обожал ее еще больше за такое доказательство ее чувств. Он произнес:
— Более ста лет люди помнят стихи Бена Джонсона, а сегодня ночью они имеют особое значение для меня: «Выпей за меня своими глазами, а я выпью за тебя своими; или оставь поцелуй на кубке, и я не буду там искать вино».
Гнев Елены немного улегся. И она задумчиво проговорила:
— Известно, что эти красивые стихи посвящены Силии, возлюбленной Джонсона.
Глаза Гарри загорелись от восхищения ее познаниями.
— Я даже не знаю, что больше люблю в вас — вашу восхитительную женственность или вашу любовь к знаниям, свойственную ученому, которая делает вас неповторимой среди всех величайших женщин нашего времени, — проговорил он.
Елена молча поглаживала ножку своего пустого бокала и вспоминала те дни, когда она сидела у ног Люсьена в огромной библиотеке Бастилии, слушая его и постигая смысл наук. Она вспоминала долгие зимние вечера, когда море с грохотом билось о скалы и снег покрывал скульптуру плененной девушки на огромном каменном коне. Когда Люсьен впервые увидел Елену, он нашел в ней сходство с этой девушкой. «О Боже, как бы хотелось никогда не покидать Бастилию, остаться там в заточении, как монахине, и никогда не общаться с внешним миром! — с отчаянием думала она. — О Боже, как бы хотелось никогда не пускаться в это путешествие, из которого нельзя возвратиться!» Сейчас она осознала,
Она встала. Дрожь пронизывала ее с головы до ног. Гарри тоже поднялся из-за стола и со взволнованным видом подошел к ней.
— Вам нездоровится, любовь моя? Что с вами?
— О Гарри, — произнесла она голосом девушки с разбитым сердцем, обвила руками его шею и горько зарыдала. В это мгновение он любил ее сильнее всего на свете и был полностью порабощен ею, ибо сейчас рядом с ним плакала земная женщина, а не богиня, прикоснуться к которой он всегда боялся. Он подхватил ее на руки и, покрывая поцелуями ее влажное от слез лицо, понес наверх, в приготовленную для них комнату, где ярко горели свечи, а воздух был напоен ароматом цветущей сирени.
Когда он положил Елену на подушки, не веданное доселе странное состояние пришло к нему. Он коснулся ладонью своего горячего лба и почувствовал себя так, словно кто-то дотронулся до него холодными как лед пальцами. И тут весь жар, вся страсть на мгновение покинули его тело. Нахмурившись, он огляделся вокруг.
Елена перестала плакать. Сейчас она снова стала хозяйкой себе и пристально, возмущенно и подозрительно смотрела на него.
— Что случилось? — спросила она мрачно.
— Эта комната… — пробормотал он. — Мы с вами были здесь прежде.
—
Но он был по-прежнему вне реальности. И ответил совершенно невпопад:
— Да, да, конечно, эта ночь была предопределена.
— Значит, вы снова предадите меня! — вырвалось у нее с неистовством.
— Бог свидетель, что я никогда не предавал и не предам
Она отстранилась от него, белая как мел; огромные глаза смотрели обвиняюще.
— О Гарри, Гарри Роддни, и это все, что вы хотели бы сказать мне? — вскричала она.
Его недоумение возрастало все больше и больше. Он почувствовал, как в комнате нарастает зловещая атмосфера, напрочь отодвигая тот миг, который должен был стать самым значительным в его жизни. Внезапно он склонился над ней и с таким неистовством впился ей в губы, что прикусил их. И произнес:
— Давайте оставим все слова. Это невыносимо.
Он вышел из комнаты. Она уткнулась лицом в подушку, кулаки ее сжались, все тело содрогалось в конвульсиях. Значит, он по-прежнему хочет заставить ее забыть о том, что когда-то произошло между ними! Что ж, теперь она твердо знала, что это конец, хотя всего лишь несколько минут назад, упади он ей в ноги, умоляя о прощении, она, возможно, смягчилась бы и простила его.