Невеста рока. Книга первая

О’Салливан больше не бил ее, и она поняла, что просто-напросто надо быть послушной, и тогда ее не тронут. По-видимому, человеку, которого О’Салливан называл «капитан», не очень нравилось доброе обращение с ней. Его единственный горящий глаз таращился на нее с презрением и злостью. Но с тех пор, как они отплыли из Вест-Индии, он заходил взглянуть на нее всего несколько раз, потом бородач зачернил ее лицо и с головы до ног закутал так, что ни одна живая душа не смогла бы разглядеть ее тела. Она радовалась, что ей больше не надо стыдливо опасаться своей наготы, как тогда, когда ее в первый раз раздевали и мыли.

Большую часть путешествия Фауна провела лежа ничком, страдая от морской болезни и жалости к себе. Сразу по их отплытии с Ямайки начался ливень и загремел шторм. До этого в душном, грязном трюме корабля она чуть не умерла. Ей пришлось видеть, как труп дедушки без всяких церемоний швырнули в темные синие волны. Теперь всю дорогу от Ямайки до Бристоля она мучилась в своей одиночной тюрьме. Несмотря на то, что по сравнению с адом внизу ее нынешнее заточение могло показаться настоящей роскошью, все же это была тюрьма. Девочка страдала и томилась, и даже когда морская болезнь почти совсем прошла и она смогла принимать пищу, хорошая еда не прибавила плоти к ее хрупким косточкам. Ее личико все больше заострялось и бледнело от недостатка воздуха и движения. Девочке не хватало солнечного света, свободы, которой она пользовалась прежде, воздуха, насыщенного запахом мускуса, красного жасмина и финиковых пальм, голубого неба и невинных забав людей дедушкиного племени. Ночами она спала плохо, лежа в душной каюте О’Салливана на груде жестких тюфяков. Ей пришлось подолгу слушать устрашающий храп бородача, почти всегда падавшего в кровать мертвецки пьяным, не способным даже взглянуть на нее или вымолвить слово. И еще ее постоянно мучил страх оказаться за иллюминатором.

Ближе к Бристолю Фауна снова вся чесалась, измученная назойливыми вшами. Иногда ее трясла лихорадка. Особенно с тех пор, как «Мореход» вошел в родные воды и жара сменилась холодом и дождем — в тот год по всей Англии лето стояло очень влажное. Однажды утром О’Салливан дал ей воды, мыло и полотенце и приказал помыться, но на сей раз делать все самой. Ей показалось очень забавным стирать с лица черные потеки, видя себя при этом в треснувшем зеркале, висящем на стене каюты. Какое облегчение — избавиться от вшей и грязи! Ее волосы преобразились и шелковистыми локонами ниспадали на плечи. Несчастная девочка, смутно ощутив свою женственность, внезапно оробела, застыдилась своей наготы. Она тут же схватила с койки первого помощника стеганое одеяло и завернулась в него, чтобы прикрыть свое детское тело, еще не сформировавшуюся грудь и руки. Подвязав один край одеяла вокруг талии, как туземный саронг, она второй край перекинула через плечо. Фауна видела, как это делала третья дедушкина жена, манипулируя несколькими ярдами хлопчатобумажной ткани. Бедняжка Нуну! В последний раз Фауна видела ее, когда она пыталась убежать от ее работорговцев. Дедушка сказал, что они убили Нуну, и больше ни разу не упоминал ее имени.

И вот сейчас Фауна пристально вглядывалась в иллюминатор и, дрожа от страха, спрашивала себя, какая судьба уготована ей в столь необычном месте — Англии. О’Салливан, когда бывал трезв и в хорошем расположении духа, рассказывал ей о Лондоне, о жизни в этой богатой и веселой английской столице. Однако раз или два с его губ слетели зловещие предостережения, не выходившие у девочки из головы. Ей навсегда запомнилось слово «рабыня». Она должна научиться повиновению, ибо ее продадут, как рабыню, говорил он.

— Святая Дева Мария да защитит тебя, и да простит наш Господь Иисус Христос мою бессмертную душу за то, что я участвую в этой истории, но тебя должны продать, дорогая моя, — вздохнул он как-то вечером. — Ты прибудешь в Англию на работорговом судне, и ты — рабыня, дорогая девочка. Черная рабыня, хотя ты и белая, если ты понимаешь, о чем я говорю…

Фауна не понимала всего этого. И не пыталась понять. Однако она прекрасно знала, что значит быть рабыней. Она достаточно натерпелась за последнее время. Неужели ее снова закуют в цепи, как дедушку, заставят голодать и будут избивать, пока она не умрет? Фауна снова задрожала — сегодня уже не в первый раз она ощутила холодный влажный воздух на своей обнаженной коже. Серое угрюмое небо и прохлада угнетали девочку, привыкшую к жаркой солнечной стране, стране ее рождения.

Она отвернулась от иллюминатора и грустно оглядела каюту. Приходилось радоваться хотя бы тому, что не чувствовалось качки. Этим утром море было почти спокойно. Фауна немало настрадалась от шторма, ревущего, стонущего, швырявшего корабль из стороны в сторону, когда «Мореход» находился в открытом море.