Невеста Сфинкса

Они почти не разговаривали. Трудно представить, но за прошедшие несколько месяцев после возвращения им ни разу не удалось поговорить наедине. Но то, что Егор чувствовал боль так же, как и она, Серафима не сомневалась. Она чувствовала это в каждом его жесте, слове, мимолетном движении, обращенном к ней.

– Передать вам чашку чая, Серафима Львовна? «Господи, ну почему нельзя просто взять тебя за руку. Я смотрю на твои губы и чувствую аромат наших поцелуев»

– Благодарю. И немного сахару, пожалуйста! «Нет, не смотри на меня, я сейчас закричу! Ради бога, не надо приходить. Это невыносимо. Я умру когда-нибудь!»

И вот теперь снова эта пытка. И того хуже, свадьба Зои и Пети! Она обречена на пожизненные терзания!

Луша помогала барыне одеться, но дело не клеилось. То пуговица оторвалась, то волосы никак не уложить, то закатилось кольцо под кровать. Но вот, кажется, готова. Серна только мельком и глянула на себя в зеркало. Что толку теперь любоваться собой? Что принесла ей красота? Одни страдания!

Серафима Львовна тяжело поднялась и двинулась в гостиную, понимая, что гости заждались, а хозяйка непростительно долго не выходит. Хоть бы провалиться сквозь землю, только избежать всего этого… Хоть бы все разладилось разом! Да как же можно, это убьет Петю, он такой счастливый!

Серафима ужаснулась тому, что желает разлада помолвки. Преступные мысли окутали ее сознание, как грозовые тучи, и неотступно терзали. Она остановилась в нерешительности и тут услышала голос Егора. Она даже не разобрала, что он сказал. Вероятно, его о чем-то спросил Викентий или Лавр. Но голос, этот голос мгновенно проник во все ее существо, ноги задрожали, подкосились, голова пошла кругом, и она упала без чувств.

Через несколько минут суматоха вокруг Серафимы утихла, ее отнесли обратно в спальню, натерли виски одеколоном. Она пришла в себя, но ни встать, ни обедать уже не могла. Попросила только, чтобы ее оставили в одиночестве. Соболев, обескураженный и подавленный, все же пригласил Аристовых отобедать. Обед прошел в тягостном молчании. Несколько незначительных фраз, сказанных поневоле, и только. И уж, конечно, никто и не заикнулся о грядущей свадьбе. Словно и не было помолвки. Петя едва не рыдал. Конечно, маменька опять занемогла. Бог ее знает, сколько это продолжится. А ежели навсегда? Что тогда им с Зоей делать? Зоя тоже сидела с бледным лицом и сжатыми губами. На кого сетовать?

Наконец мучительный обед завершился. Аристовы сдержанно попрощались. Всем было неловко, смущение и недоговоренность витали в воздухе. Соболев не мог и не хотел говорить ни о чем, потому что не знал, что сделалось с его женой. Аристов тоже не желал беседовать о свадьбе, полагая, что в нынешней ситуации это крайне неуместно. Да и вовсе не надобно.

Когда они возвращались с сестрой домой в экипаже, Егор, глядя в окно, задумчиво произнес:

– А не поехать ли нам в Европу, Зоя?

Зоя еще крепче сжала губы и молча залилась слезами. Но брат не видел этих слез. Перед его глазами стояло иное лицо, иные глаза и губы. Но никогда, никогда он не прикоснется к ним, не прильнет в исступлении, как там, в Альхоре… И снова зашумел песок, снова светила громадная луна и в ее сиянии огромные колонны отбрасывали свои могучие тени…

Глава 32

Соболев с силой дернул дверную ручку, уже готовый к тому, что она опять окажется запертой. Но дверь поддалась и тихо отворилась. Викентий Илларионович поспешно вошел, боясь, что его выставят за дверь еще на пороге. Жена, как он и ожидал, лежала на кровати и даже не подняла головы. Впрочем, он не сомневался, что она узнала его. Серафима по шагам мужа узнавала его настроение, и он привык, что она понимала, когда он не в духе. Тогда непременно сделает мягкое дружелюбное лицо и спросит кротким голосом о какой-нибудь чепухе, чтобы отвлечь его от неприятных мыслей. Или наоборот, вовсе ничего не будет спрашивать. Он привык, что и Петя, чуткий и тонкий мальчик, перенял эту манеру улавливать его настроение. Теперь же, вот новости, жена даже не повернула головы, словно ей все равно, кто вошел, да с чем!

Нет, нет, он не позволит себе раздражаться! Это грех, ведь Серна больна, больна! Он должен терпеть, все пройдет, все наладится.

Соболев тяжело прошелся по комнате и сел на стул. Стул чуть скрипнул. Серна нехотя повернулась, и выражение ее лица неприятно поразило мужа. Теперь оно не казалось ему совершенным, божественно прекрасным. Прежняя безупречная красота уступила место иным чертам.

Глядя на это незнакомое отчужденное лицо, он гнал прочь мысли, которые пронзительной болью сверлили его голову. Не болезнь это вовсе! Что произошло в пустыне?