Невеста Сфинкса

Зоя все время твердит, что отношение свекрови к ней изменилось. От почти материнской любви до плохо скрываемой враждебности. Что могло произойти в душе Серафимы Львовны, что она подметила в своей невестке? Вдруг обнаружилась гордость, бунтарство, стремление во что бы то ни стало доказать свою правоту, даже очень сомнительным способом? Но ведь сей поступок был совершен только во имя любви к Петру, во имя их грядущего счастья, которое наступило, пусть и на короткий срок. Но все же Зоя Федоровна добилась своего! Так, так, так…

Как получалось, что свадьба все время откладывалась? Разумеется, благопристойный повод – тяжелая непонятная болезнь матери семейства. Очень удобный ход, просто гениальный для того, чтобы медленно, невзначай посеять сомнение, разочарование у влюбленных, а ведь они так горячи, так нетерпеливы! Подкинуть в костерок сомнений гадкую фотографию и готово, помолвка разорвана! Но зачем, зачем все это Серафиме Львовне?

Зоя с трудом перевела дух после ухода следователя. Мучительная тяжесть и светлая радость от одних и тех же воспоминаний обрушились на нее. Она понимала, что отныне долгие годы ее жизнь будет сосредоточена на прошлом. И переживание этого прошлого заново станет значительной частью ее бытия. Как же сладко было снова вернуться в ту маленькую гостиницу, где они впервые оказались совершенно вдвоем! И никого, никого более не существовало для них. По крайней мере, в первые несколько дней. Ни родителей Пети, ни брата Зои. Они на мгновение осиротели, но совершенно не чувствовали себя несчастными.

Любовь во всех ее гранях захватила юные тела и души. Вспоминая эти дни, Зоя даже зажмурилась от удовольствия.

– Что ж, коли они обвенчаны, что нам остается делать? Неужто и впрямь пытаться разрушить этот союз? – Викентий Илларионович старался говорить спокойно и держаться с достоинством. Он обвел взглядом присутствующих. Весь вид жены и Аристова выражал подавленность и горечь. Один Лавр глядел героем, словно он и впрямь совершил благое дело. – Полагаю, что нам с Серафимой Львовной остается только предложить нашим новобрачным вернуться в свой дом, то есть в наш теперь общий дом. Вы не против, Егор Федорович?

Аристов только махнул рукой в величайшей досаде, чем чрезвычайно расстроил Зою, которая все же очень рассчитывала, что брат тотчас же простит ее и порадуется ее счастью. На то же надеялся и Петя, будучи уверенным в том, что исступленная любовь его матери и глубокое внутреннее благородство отца в конечном итоге приведут к всеобщему примирению и радости. Их ожидало разочарование. Соболевы и Аристов смирились с тайным венчанием, признали его как неизбежность, но не приняли душой, сердцем.

После того как молодые поселились под одной крышей с родителями, Серафима Львовна не удержалась и несколько раз заметила сыну, что норов его жены оказался на удивление бойкий, смелый до чрезвычайности, что подобное независимое поведение недопустимо для порядочной молодой особы. Впрочем, после истории с фотографией, а также после «демонстрации голой правды» можно ожидать всякого. Петя выслушал материнские сентенции с большой обидой и болью. Зоя чиста помыслами, ее любовь оправдывает в его глазах совершенно все поступки. Петя глубоко страдал, видя, как между обожаемыми женщинами разрастается глухое недоброжелательство и неприязнь.

Серафима Львовна и сама была не рада своим злым мыслям. Давно ли она любовалась девушкой и готовилась назвать ее любимой доченькой? Просто Серна сама боялась признаться в том, что, укоряя в непорядочности Зою, она клеймила себя. Замечая ее смелость и решительность, отчаянно страдала, что ей не хватило в жизни именно душевных сил бороться за себя и свое счастье. Ни в юности, когда ее, словно овцу на веревочке, повели под венец с нелюбимым женихом. Ни теперь, когда любовь явилась к ней, как чудесная сказка, а она вынуждена отказаться от нее. Просто и честно рассказать все мужу и сыну, заявить о своем праве быть счастливой. Не для них, а для себя. Ах, Зоя, в чем ты виновата? Зачем, зачем ты родилась сестрой Егора Федоровича!

После утомительных бесед с дамами Сердюков решил, что настал момент поговорить и с отцом семейства. Хотя опять он чувствовал себя жестокосердным злодеем, ведь несчастный отец даже не смог подняться с постели, чтобы проводить в последний путь единственное дитя! Поначалу следователь хотел испросить дозволения хозяйки дома, но вдруг отчего-то передумал и просто послал свою визитную карточку через старого камердинера. Дверь почти сразу отворилась и слуга, почтительно поклонившись, пригласил войти.

В просторной и светлой комнате Викентия Илларионовича витал запах какого-то лекарства, отчего угрызения совести полицейского усилились. Соболев, по причине визита непрошеного гостя, поднялся с постели и расположился в покойном кресле.

– Ох, батюшка, батюшка! – Камердинер засуетился, стараясь поудобней устроить хозяина, укутать его колени шерстяным пледом. – Не прикажете ли чайку?