Невеста Субботы

Дезире делает такой реверанс, словно пытается обеими ногами продавить пол, а затем, сердито взмахнув шлейфом, прохаживается по комнате.

— Расскажу я тебе сказку, а то и две. Про глупую маленькую квартеронку и ее белых хозяев. А ты постой-послушай. Шла война, и в наши края нагрянули янки. Это уже после бомбардировки с корабля. И после того, как пришли вести о гибели папы. Кто посмышленее из рабов — дал деру, а мне довелось узнать, каково это — рубить тростник. Всех, кто остался, бабушка согнала на поле. И тут слух пошел, что янки конфискуют все, что плохо лежит. Бабушка всполошилась, что они всех наших мулов уведут, ведь мулы и лошади первыми подпадали под конфискацию. А без мулов не собрать урожай и не довезти его до сахароварни. Значит, всем трудам конец. Можно, конечно, потолковать с янки, убедить их как-нибудь, но ты знаешь бабулю — она по-английски ни в зуб ногой. Мадам Селестина отлично знает английский, но она бы такого наговорила! Опоссума отправить на переговоры — и то больше толку. И тут меня осенило. Бросилась я бабушке в ноги и говорю — мадам, а хотите я их развлеку как-нибудь? С лица я белая, манерам у барышни научилась, английский у меня хоть куда. Кроме того, мне пятнадцать, значит, я уже невеста и меня можно допускать к мужчинам. Вот увидите, я все устрою. Янки не будут лютовать, если их принять по-людски. Только вам тоже придется кое-что сделать для меня, мадам. Вам придется признать, что я ваша законная внучка. Выпалила я это и зажмурилась — думала, она меня по плечи в землю вобьет. А бабушка расхохоталась. Трясет головой и спрашивает — а плантацию на тебя отписать не надобно? Если нет, то считай, договорились. На рабов она цыкнула, чтоб языками не мололи, а мадам Селестине сказала, что если той не по душе новый порядок, вот котомка и пусть проваливает. Много неприкаянных душ бродит по дорогам, одной беженкой больше — одной меньше. Та сразу примолкла. А бабушка взялась за меня. Долго я после ее уроков сесть не могла, но манеры, каких мне не хватало, она в меня вколотила. Только грамоте не обучила, старая перечница. Сказала, что если янки попросят почитать, соври, что слаба глазами. Вот нагрянули к нам янки. Вблизи они оказались не такими зверями, как мы боялись. Правда, забор и все сараи разобрали на дрова, вылакали весь ром, какой был в доме, и сахарным тростником его заедали. Ну и чавканье стояло! За милю было слышно, как они грызут наш тростник. Но офицеры добрые попались. Простые совсем парни. Один на ферме вырос, другой сын проповедника, и был еще парнишка из Нью-Йорка, все байки рассказывал про тамошние нравы. Мы танцевали, катались верхом — я сносно держалась в седле, ну, и флиртовали немножко, куда ж без этого. У меня душа пела, так было хорошо! Только квартирмейстер в том полку был сволочь. Офицеры молоденькие, а он прожженный тип, коренастый, усатый, что твой кот, и все время табак жевал и сплевывал. В первый же день он меня облапал, но я расфыркалась, как барышня. Мол, противна мне, сэр, ваша прямолинейность! А потом вообще с ним не заговаривала. На что он мне, когда рядом были Генри, Джозеф и Тодд? И тут полк собрался восвояси. Я, если честно, даже всплакнула. Понятно, что это враги, но до чего же милые! А квартирмейстер подходит ко мне и говорит: «Передайте бабушке, мисс, что за вашими мулами я завтра явлюсь. И офицерики мне не указ. Им легко голову затуманить, а со мной ваши креольские шашни не пройдут. Мулы нужны армии — и все тут». У меня перед глазами потемнело. Если бабушка узнает, что пропал урожай… она не первой молодости… сердце пошаливает… И я спросила, нельзя ли как-нибудь с ним договориться. Чтобы он не всех мулов забрал, а только половину. Он сказал, что договориться можно. И мы договорились. Бабушке я обо всем рассказала, когда тростник уже был собран и перемолот. Думала, она мне оплеух навешает или заведет песню, что я такая же потаскуха, как моя мать. А она погладила меня по голове. Впервые в жизни. И сказала, что я все сделала правильно. Той же ночью она напоила меня травяным отваром и велела Лизон согреть воды для ванны, чтобы получился крутой кипяток… Боли не было, просто немного тянуло внизу живота. Срок-то небольшой. А перед твоим приездом, Фло, бабушка позвала меня и сказала, что теперь, когда возвращается законная наследница, все будет по-прежнему. Ты в кресле, я за креслом. Ты с книжкой, я с опахалом. Пора тебя замуж выдавать и все в доме должно быть пристойно. И с Селестиной не больно-то охота ссориться, раз теперь она мать невесты и важная птица. Словом, должна же я ее понять. И вот тогда-то мне показалось, что из меня снова выходит сгусток крови, вот только на этот раз боль едва не разворотила меня изнутри…

Она дергает себя за гагатовые бусы, словно затягивает на шею петлю, а потом добавляет скорее удивленно, чем зло:

— Вам, белым, что ни отдай, вы все примете как должное. Даже если вам отдадут последнее, даже самое дорогое. Такой вот вы народ.