Невеста Субботы

Голос Джулиана прорывается сквозь мои всхлипы. Мне бы такую флегматичность!

— Мистер Локвуд — человек предрассудков. Раньше он причислял себя к партии консерваторов, но отпал от нее, после того как лидером партии стал мистер Дизраэли[34], иудей. Не знает наш бедный Локвуд, куда ему приткнуться и где головушку преклонить. Отсюда и желчность. Но то, что он говорил про цвет вашей кожи, — непростительно. Это клевета и, как мне кажется, повод для судебного разбирательства.

— Не надо, сэр! Не надо разбира-а-ательства…

А про себя думаю, что Иветт была права. Он может в шутку называть себя мулатом, но обвинение в принадлежности к черной расе для него равносильно поклепу… О, что он скажет обо мне, узнай он правду! А о Дезире!

— Как вам угодно. Но в одном Локвуд прав — он этого так не оставит. Особенно теперь, когда в дело вмешался я.

— Вы с ним старые враги?

— Ну, враги не враги, скорее уж оппоненты. Нам с ним не раз приходилось скрещивать шпаги — фигурально выражаясь, — на всякий случай уточняет Джулиан. — Учтите, Локвуд будет брать вас измором. Католики у него на особом счету. А вы француженка, католичка и обладательница смуглой кожи. И моя невеста впридачу. Так-то вот, мисс Фариваль.

— Зовите меня Флоранс. Или Флора, если вам так проще.

Он смотрит непонимающе, досадуя, что я так лихо развернула беседу в иную колею. Приходится объяснить:

— Вы же ко мне посватались. И я вам, ну, не отказала.

Морщины на его лбу разглаживаются. Джулиан недоверчиво качает головой и каким-то мальчишеским жестом ерошит волосы. Ну надо же! За утренней сумятицей он позабыл о самом главном! Как мило с моей стороны ему напомнить. Наклонившись, он берет меня за руки — обе умещаются в одной его ладони — и поочередно целует их, прижимаясь губами к липкой, соленой коже. Губы у него сухие и шершавые, от них щекотно. Я тоже подумываю о том, чтобы его поцеловать. Нет, не так — я поцеловала бы каждую веснушку на его лице, а затем припала к его губам, но англичанин счел бы мой порыв непозволительной вольностью. Поэтому я опускаю глаза и пристойно рдею.

Вот я и невеста. С погоста к алтарю.

— Я составлю ваше счастье, Флора, — обещает Джулиан, возвращая мои руки на их законное место — подол сорочки. — Но сначала мне предстоит обелить ваше имя. Я проведу свое собственное расследование и найду убийцу. Я найду убийцу вашей тети, Флора. Даю вам слово.

— Мист… Джулиан!

Так непривычно называть его по имени — я как будто думаю вслух.

— Прежде чем вы продолжите, я должна сказать вам нечто важное, — решаюсь я.

Он приподнимает рыжеватую бровь — не глумливо, а заинтересованно. Новая улика?

— Накануне… гибели моей тети мы с ней крепко повздорили. И наговорили друг другу колкостей. И в жестокосердии своем я пожелала ей зла. Это не могло как-то повлиять?..

— Ох, Флора, Флора! Если бы силой мысли можно было убивать, люди падали бы замертво направо и налево. Материализация мысли — такое же суеверие, как месмеризм или хваленый аффект, превращающий Джека в великана. И это все, что вы хотели мне сказать?

— Да, вообще-то. — Я встаю, и он быстро, как тень, встает вслед за мной.

— В таком случае вам следует переодеться и подкрепиться чем-нибудь, если вы, конечно, имеете аппетит.

Уточнение весьма кстати. Долго еще не смогу разжевать кусок хлеба, не ощутив на языке привкус могильной земли.

— Лучше я найду Олимпию и Мари. Им как никогда нужна поддержка.

— Разве я не говорил, что вы сама доброта? Ступайте, моя милая.

— Благодарю вас.

Мы прощаемся, но неловко, ведь я по-прежнему в ночной сорочке, а Джулиан не знает, как вести себя с леди, одетой неподобающе. Да и слишком быстро все произошло. Мы не успели свыкнуться с помолвкой и дичимся, точно два подростка, которые знать друг друга не знали, а их силком поставили в пару на новогоднем балу. Наконец я привстаю на цыпочки и чмокаю жениха в щеку. Он поглаживает меня по спине, едва касаясь, точно его пальцы тоже смущены столь близким контактом с моей разгоряченной кожей.

— Да, кстати, Флора, а зачем вы вообще шли к мадам Ланжерон посреди ночи? — спохватывается Джулиан, отстраняясь.

— Я сомнабула, — говорю я первое, что приходит в голову, а он кивает невозмутимо, словно ничего иного от меня не ждал.

Глава 8

Все воскресенье Мари Ланжерон, впервые за свои восемнадцать лет пропустившая мессу, прорыдала в объятиях мадам Лабуш. Олимпия занималась подготовкой к похоронам, и в библиотеку, где она окопалась, захаживали посыльные из похоронного склада «Джей и К⁰». Под вечер нанес визит мсье Фурье и привез несколько рулонов крепа и бомбазина. Ткани, надо полагать, были те самые, «панические». Я скорее надела бы пропитанное гноем вретище Иова, чем такую обновку. Хотя мы с кузиной едва ли обменялись парой фраз за весь день, Олимпия разделяла мои чувства. Сдержанно поблагодарив жениха, она выпроводила его за дверь, а затем велела Нэнси разрезать все ткани на полотнища и завесить зеркала, как велит обычай. На всякий случай я набросила отрез крепа на школьную доску. Лишним не будет.