Невеста тирана (СИ)

— Вот порой гляжу я на тебя, горлинка моя… и будто матушку вашу покойную вижу. И откуда только из тебя, моей деточки, слова такие вылетают? Теперь уж только об одном и молю, чтобы хоть тебе хороший муж достался. — Она сглотнула ком в горле: — Идти нужно. Сеньора Паола велела обеих вести.

Джулия взглянула на побелевшую разом Марену, поймала ее ледяные пальцы:

— Я обещала, помнишь?

Та лишь одеревенело кивнула.

Шли, как на плаху, в настороженном молчании. Лишь стучали каблучки и шуршали юбки. Джулия все время держала сестру за руку, и казалось, что с каждым шагом эта безвольная рука леденела, леденела, пока не превратилась в кусок самого настоящего обжигающего льда.

Паола ждала их внизу, у лестницы, которая вела на балкон над парадным входом. Разодетая в пурпурный бархат, нарумяненная. Даже ее острые черты как-то приятно округлились. Но ничто не могло изменить поджатых губ и колкого взгляда. Брат будет встречать проклятого гостя внизу, а женщин представят после, в большом зале. Но присутствовать при въезде должно, иначе это сочтут оскорблением.

Вслед за Паолой вышли на балкон, обнесенный изящной колоннадой. В Лимозе темнело рано, и над городом уже царила прохладная ночь. Факельщики встали по периметру мощеного камнем внутреннего двора, заливая пространство дрожащим желтым светом. За ними толпились местные дворяне, удостоенные приглашения. Гвардия брата выстроилась на караул, выставив начищенные алебарды. Сам Амато со свитой занял место на ступенях.

Все с этой проклятой помолвкой было не так. Обычно церемонию назначали около полудня, при свете солнца. Но Фацио Соврано изволил прибыть в ночи, и намеревался уехать с утренними лучами, более не задерживаясь. Ссылался на траур. Это было почти оскорблением, но радовало — чем меньше времени он проведет под этой крышей, тем лучше. Пусть убирается и больше не возвращается никогда!

Когда послышались хриплые трубы, Марена содрогнулась всем телом. Она едва стояла, несмотря на все старания. Одна ее рука опиралась о перила, вторая по-прежнему покоилась в ладони Джулии. Ледяная, безжизненная. Нянька Теофила встала у сестры за спиной, будто боялась, что та попросту упадет в обморок. Хотелось что-то сказать, но Джулия больше не находила слов — у самой язык прилип к нёбу. Нужно вытерпеть.

Двумя шеренгами показались знаменосцы Соврано, облаченные в черное с синим, заняли места по обе стороны ворот. Следом вошли трубачи, встали перед знаменосцами и подняли свои скрученные в рог трубы, оглашая двор резким низким звуком, возвещая о появлении своего господина.

Джулия сжала пальцы сестры, не в силах оторвать напряженный взгляд от ворот. Вот он, проклятый, на черном, как ночь, иноходце. Молодой тиран Альфи герцог Фацио Соврано.

Глава 4

Трубные отголоски отлетели в ночное небо, и повисла глухая тишина, перемежаемая лишь треском горящих факелов и цокотом подкованных копыт черного иноходца.

Джулия услышала, как глухо охнула за спиной нянька Теофила:

— Несправедливо, когда бог наделяет чудовище таким обличьем!

Нянька была права, во всем права. Джулия смотрела, словно завороженная, чувствуя, как пересыхает в горле, и всю ее пробирает странная неуместная неловкость. Хотелось отвести глаза, хотя бы так выказать свое презрение этому ненавистному нежеланному гостю, но взгляд словно пристыл. Перед владетелем Альфи меркли все прочие, мельчали. А перед его трауром блекли дорогие одежды, и тускнела позолота. И пусть в Дастрелле уже триста лет не было королей — во двор дворца Ромазо въехал король. И это увидели все.

Фацио Соврано направил иноходца к лестнице медленным шагом, будто желал насладиться впечатлением, которое производил на окружающих. Лоснились в отблесках огня черные конские бока, словно атласные; сухие тонкие ноги отбивали по каменным плитам тревожную мерную дробь. И каждый этот звук стеклянным осколком врезался в сердце, заставляя Джулию вздрагивать. Она посмотрела на Марену. Та стояла истуканом, а ее белое лицо ничего не выражало. Ничего. Она смотрела в пустоту, погрузившись в спасительное состояние отрешенности. Может, это было к лучшему… На балконе тоже воцарилась тишина, лишь было слышно, как воинственно сопела за спиной нянька Теофила, будто намеревалась вот-вот взять в руки алебарду.

Соврано подъехал к лестнице, один из стремянных поспешил принять поводья, а другие направились к четырем свитным, которых за господином попросту едва замечали, будто они были не больше, чем бледные тени его высокой черной фигуры. Стройный, широкоплечий, с непокрытой головой. Длинные черные волосы, блестящие, как озерная гладь, спадали на бархатный плащ. Он был смугл, как все южане, под скулами залегали резко очерченные тени, подчеркивая рельеф лица. Большего с балкона было не разглядеть, но нянька Теофила права… Как же права!